Святой в миру

— Ещё бы я не знал, Доран. Никто не выживал от этой дьявольской отравы, но я не знал, как действует вытяжка бледной поганки в сочетании с вином. Вдруг вино повлияло бы на вирулентность яда? Надежда не покидала меня, я свято верил, что отравленная сталь дойдёт по назначению, славил Господа за милости его, но… просто несколько… сомневался. Нет, сомнения искусительны и грешны, тем более — сомнения в Божественной справедливости, и клянусь вам, молясь ночами, я верил. Ведь рядом стояла бутыль с экстрактом пустырника, а слева — та самая настойка мистера Нортона, что столь хорошо отчистила перед смертью его кишечник. Что бы было, если бы дурочка схватила их? Страшно подумать!

— Не спрашиваю, не сожалеете ли вы о случившемся, и не жаль ли вам несчастных…

— Ну, ещё бы! Зачем и задавать столь идиотские вопросы, Доран? Но теперь — молитвы мои исполнены. Мне здесь больше делать нечего. Стези мои определены. В это чёртово время единственный способ сохранить себя — уйти от суеты. Хватит с меня морганов, кэмпбеллов, нортонов. Этих джентльменов упокоить в их имениях нельзя, ибо имения давно пущены по ветру. Они будут похоронены здесь. — На лице мистера Коркорана проступило выражение торжествующее. — До похорон я никуда не уеду, Доран. Я должен это видеть…

— Господи, Кристиан… Вы хоть вслух не высказывали бы подобные мысли.

— Это ещё почему?

Доран молча смотрел на смеющегося Коркорана, Святого в миру, Гамлета шестого акта. Махнул рукой. Этого человека не изменить… да и надо ли менять? Он рассмеялся.

— Вы неисправимы, Коркоран.

— «Сколько времени человек пролежит в земле, пока не сгниёт, если он не сгнил раньше смерти — ведь нынче много таких гнилых покойников, которые и похороны едва выдерживают…»

— О, Господи, ну как вы можете?

— Полно, Доран, моё ликование — праведно, оно есть уверение в силе и мощи длани Господней! Но, подумайте, разве это — не зов? Разве избавление меня от оплаты моих векселей — не призыв? И вы ещё удивляетесь, что я спешу в Италию?

— Но ведь ваш монах не назвал вас другом…

Коркоран улыбнулся.

— Гаэтано сказал больше, Патрик. «Аrrivederci presto, fratello mio, aspetto ti…»[14] — вот что он ответил мне.

Эпилог

Мистер Доран хотел было отремонтировать свой приходской дом и привести туда супругу, но мистер Хэммонд и слышать об этом не хотел. Он оставался хозяином Хэммондсхолла, и весьма желал, чтобы друг, ставший его племянником, и милая Бэрил жили вместе с ним. Раньше он не очень желал продлить свои стариковские дни, но теперь мечтал дожить до тех пор, пока гостиные и залы имения наполнятся детскими голосами — и так как его желание было исполнено Господом, здоровье его сиятельства улучшилось и особых тревог мистеру Гилфорду не внушало. Иные люди живут тогда, когда хотят жить, и мистер Хэммонд был из их числа.

Сам мистер Доран был счастлив. Характер Бэрил был ангельским, а после венчания под брачными одеждами невесты обнаружились некоторые дополнительные прелести, которые неимоверно кружат голову и напрягают плоть мужчин, не имеющих склонностей, подобных тем, что были у мистера Нортона. В результате с плеч и спины мистера Дорана исчезли кровоподтеки, а плотские порывы, за кои он склонен был наказывать себя, воплотились теперь в супружеском долге, который он исполнял неукоснительно и ревностно, с нерастраченным юношеским пылом. Обетование же Господа, данное мистеру Дорану, тоже оказалось выполненным полностью, чего он совсем не ожидал и на что никогда не рассчитывал: семя его размножилось, а душа обрела покой.

Миссис Доран в браке была счастлива. Муж не только оказывал ей неизменное уважение, но и даже при детях, а Господь сделал её матерью двух сыновей и двух дочерей, всегда называл её «любимой». Памятуя, что она была готова ради того, чтобы просто быть хоть кому-то нужной, смириться даже с побоями, станет понятным, что счастье было для неё подлинным чудом, о котором она не могла и мечтать.

Мистер Клэмент Стэнтон, будучи объявлен наследником графского титула и имения, постиг, сколь отличны наши исходные жизненные планы от тех, что предлагает жизнь. Он получил то, о чём мечтал, но понял, что мечты его были глупы. Любовь к мисс Хэммонд ушла из его сердца — ушла неожиданно для него самого. Он с удивлением оглядывал теперь это странное существо с ледяными глазами, озлобленное на весь мир и ненавидящее людей. Сам Клэмент странно смягчился, был неизменно ласков с сестрой и зятем, всем сердцем привязался к племянникам — детям Бэрил.