Святой Василий

В обществе пошел явный перевес в сторону женщин. Мужчины начали себя истреблять, и, в конечном счете, мужик вывелся, растворился, просочился в канализацию, замуровался, или, в лучшем случае, старался приклеиться к женщине посильнее и побогаче. Из мужика наружу полезли чернота, вонь и плесень. А сам город превращался в огромную свалку отходов: повсюду – на улицах, в парках, возле жилых домов – грязь и неухоженность. Каждая помойка – «доходное» место, все поделены бомжами, большинство из которых мужчины. Гуськом, один за другим, с раннего утра и до позднего вечера, как в мавзолей к великому вождю, шла нескончаемая вереница страждущих, убогих, вонючих, черных, сморщенных и, как ни странно, счастливых мужиков. Собирали авоськами алюминиевые банки из-под пива, бутылки, очистки, объедки, тряпки, лохмотья. Сами с головой ныряли в мусорные баки и застревали там, обессилевшие и не в состоянии выбраться, выкарабкаться оттуда. Так и задыхались там, никому не нужные: ни обществу, ни бывшей семье, бесполезные, как и эти отходы.

Город редел, редело общество, но сквозь эти прослойки, тонкие редкие бороздки стал просачиваться свежий воздух. Жизнь заново закипела, забурлила. Она вдохновляла, озаряла и двигала. Появились новые потребности пришли новые идеи, возможности. Отмирало все старое, ненужное, отжившее, застывшее, затвердевшее, посиневшее, почерневшее, закисшее, загубленное, зарубленное, потухшее, поникшее, ухабистое и рутинное. И возрождалось на этой гнили могучее дерево с толстой корой, с толстыми ветками–лапами. Массивные лапы загребали, захватывали, прижимали, придавливали и уничтожали присвоенное и награбленное.

Жизнь в застойном болоте забурлила, свежий воздух начал просачиваться сквозь толщину отстоев болота и гнили. Пузырьки кипели, шипели и лопались с треском. Одним словом, жизнь зашевелилась, начала возрождаться, все вокруг засуетилось, похорошело и помолодело. Пришло новое поколение со своим законами, совершенно чуждыми для тех, кого взрастил социализм, они стали править, кромсая то, что еще осталось целым, убивая и уничтожая тех, кто преграждал им дорогу и препятствовал в достижении цели. Многие чувствовали себя «крутыми» хозяевами жизни, всегда правыми, востребованными, своими в любом обществе, любимыми и желанными у слабого пола. Колесо фортуны закрутилось-завертелось, покатилось и рассыпалось. Колесо – в одну сторону, фортуна – в другую. Кто кинулся догонять колесо, кто фортуну. Кто успел тот и съел, а кто спал – тот все проспал.

Глава 1

Дед Василий жил со своей женой Зинулей на окраине города, ближе к лесу. Он был старожилом в городе и мечтал умереть как все нормальные люди в своей хате, и чтоб его похоронили на кладбище рядом с родственниками. Даже место себе приготовил. Зинуля была моложе его лет на двадцать. Белокурая, с голубыми глазами, пышногрудая хохлушка, бойкая на язык, привлекала внимание мужчин. Дед Василий, так она его в шутку называла, жутко ревновал свою Зинулю. Многое ей прощал, чего греха таить: погуливала она от мужа, но терпел до поры до времени, пока не взбеленился всерьез. Что на него нашло? Видно, стареть начал, характер стал портиться, да и роман Зинуля завязала у него под носом, с соседским Ванькой. Ваньке лет тридцать отроду. Закипела, забурлила кровь у деда Василия, решил подкараулить голубков, ну и слегка пожурить, чтоб неповадно было шуры-муры на его глазах разводить. Так и порешил. Выждал подходящий случай, а ждать долго и не пришлось. Зинуля сама «заегозила хвостом», мол, давай дед Василий баньку истопим, и бутылочку с самогоночкой на стол поставила.

– На ловца и зверь бежит, – заподозрил неладное дед Василий. – Чует мое сердце, жинка на свидание оглобли свои воротит, хвост свой распушила веером, как игривая собачонка, туда-сюда им.

С Зинулей он прожил ни много, ни мало, а двадцать лет. Детей совместных не было у них, хотя она у него вторая по счету жена. От первой у деда Василия сын Яшка, а вот Зинуля отбила его, увела из семьи. Сама бесплодная, да и ладно. Дед Василий не больно-то любил детей, она вначале ему была и за жену, и за любовницу, и за дочь. Многое доверял ей, много ее баловал. Мать его, Анастасия Петровна, царство ей небесное, всегда говорила ему: «Зачем, мол, ты, Василий ее так наряжаешь? Ходят слухи, что она от тебя хвостом крутит налево и направо». Как возразить мамуле, что он и не рад тому, что она так ярко наряжается, что мужики на нее, как на мед, липнут.

– Да я то, что ее наряжаю, она сама одевается. Разве я виноват, что, если она что не наденет на себя, то ей все к лицу – подлецу.

От мужиков отмахивался: мол, лучше торт есть в обществе, чем сухарь в гордом одиночестве. Зинуля была шустрой, верткой, хорошей хозяйкой. Она везде все успевала: и по дому, и по хозяйству, и на сторону сбегать, и посюсюкать с дедом Василием. Стерва, она и есть стерва. Но любил дед Василий свою Зинулю до беспамятства.