Святой воин

Тот судорожно кивает, рот распахнул, словно мух ловит, глаза круглые, как медные пуговицы, даже блестят точно так же. Еще бы, всего пять минут назад был в современной медицине дурак дураком, а теперь столько знаний вдруг свалилось на халяву, чуть голова не треснула от попытки все запомнить, ну, хотя бы в общих чертах. В вытаращенных глазах рыцаря проступает запоздалое сожаление — переживает, что совсем не учился читать, зато часами прыгал с мечом наперевес, метал копье и вертел булавой. Сейчас бы самое время записать открывшиеся тайны, а так разве все запомнишь? Де Мец беззвучно шлепает губами, пытаясь повторить мои слова, плюнув, досадливо вздыхает. Мол, так и придется ему, дураку, до седых волос скакать на лошади, выполняя чужие приказы. А тем временем умные люди, которые разбираются как в грамоте, так и в лечебных травах, будут командовать отрядами и брать крепости на копье! Ну почему же отец родной еще в детстве не объяснил, что образованным — везде дорога?

Я разворачиваю лошадь, которая и впрямь так себе, даже сесть на подобный экземпляр считается недостойным рыцарской чести. Уважающий себя воин вообще ездит только на жеребцах, на худой конец на меринах, поскольку кобыла — это моветон! Но я-то не родился шевалье, мне с высокой скалы наплевать на рыцарские предрассудки. Поэтому я пихаю неказистую животину каблуками в бока и бойко трушу по направлению к Орлеану. Есть еще одно дело, которое надо исполнить. А может быть, и не одно, на месте оглядимся. Главное — не забыть переодеться в трофейную одежду, снятую с одного из пленных. Сразу же, как только исчезну из виду славных граждан Вокулера, ныне воинов освободительной армии, так и сделаю, при них нельзя. А то будут удивляться моему поведению, обсуждать вслух, как базарные бабы. Не дай бог, дойдет до чужих ушей, а они во французском войске есть, как не быть. Не всех же мы выловили.

В полутора лье от Турели меня останавливает конный патруль. Командует им британец, с ним человек десять, все французы.

— Я свой, свой! — кричу им издалека. — Бегите, спасайтесь. Французы идут!

— Кто ты? — неприязненно интересуется англичанин, воинственно топорща усы соломенного цвета.

У него круглое лицо с очень светлой кожей, настороженные серые глаза, крупные выщербленные зубы, под плащом носит прочный панцирь, на голове металлический шлем с поднятым забралом. В правой руке крепко сжимает копье с сержантским значком.

— Я, ваша милость, Жакмар Кузинар из отряда сэра Томаса Поингса, — выпаливаю я, то и дело оглядываясь назад.

— А что ты здесь делаешь, солдат, вдали от подразделения? — все так же холодно интересуется сержант.

Остальные рассматривают меня молча, ничем не проявляя своего отношения. Солдатское дело маленькое, прикажут — схватят и вздернут, прикажут — пропустят. Не их это обязанность — рассуждать, оценивать и делать выводы.

— Так французы приказали мне скакать во всю, мочь, везти послание сэру Уильяму Гладсдейлу, главнокомандующему, — объясняю я как можно доходчивее.

У сержанта глаза вылезают из орбит.

— Французы приказали тебе везти письмо графу Гладсдейлу, и ты, изверг рода человеческого, оставил вверенный пост и повез его? — хрипит он, от возмущения глотая слова. Настоящий служака, не хватил бы его удар! — А ну, обыскать его! — рычит британец, тыча в меня пальцем.

Да что там искать, через минуту перед сержантом все мои вещи: свернутое в трубку письмо с пятью сургучными печатями и небольшая баклажка с дурно пахнущей жидкостью, вполне безобидной для здоровья. Сам варил, по старинному монастырскому рецепту.

— Что это, яд? — подозрительно щурится сержант. — По приказу регента французского королевства герцога Бедфорда всех отравителей велено немедля сажать на кол, ты это знаешь?

— Да какой же это яд? — испуганно блею я. — Это лекарство, что сварила местная травница, уж больно я пугаюсь в бою. А как глотну, так и ничего, руки не трясутся и не потею!

В доказательство собственной правдивости я отхлебываю из баклажки прямо при нем, торопясь и обливаясь.

— Что, и вино от твоего недуга не помогает? — недоверчиво фыркает англичанин.

— Да не могу я пить вино, господин сержант, — опустив глаза, шепотом признаюсь я. — Потом живот пучит и болит. И вот так маюсь уже целый месяц, благо господин капитан разрешил мне сходить к знахарке, а лекарство обошлось в целых...

— Хватит! — прерывает меня англичанин, брезгливо корча губы. — Но почему же ты, дурень, послушал французов и повез их письмо, а не доложил об этом своему капитану, как положено делать в армии?