Святой воин

Оп-па! Уже не в первый раз я ставлю незаметные ловушки, и время от времени баварец ухает в них с головой. Что-то настораживает меня в нем, сам не пойму отчего. То некий намек на властность проявляется, то ненужные простому баварскому рыцарю знания выскакивают откуда ни возьмись. Понятно я, обученный телохранитель, по долгу службы обязан помнить таких людей, но ему-то это зачем? Ну откуда, скажите на милость, Жану де Ли знать о том, что коннетабль Франции, отстраненный дофином от должности и удаленный от двора, взял в привычку похищать знатных людей, а затем требовать с них выкуп? Даже архиепископ Реймский, первый советник дофина, не избежал подобной печальной участи в позапрошлом году. Кстати, платить за него пришлось дофину Карлу.

– Хорошо, – спокойно кивает Жан. – Я займусь этим делом. Ты, случайно, не знаешь, где остановился этот любознательный шевалье?

Совершенно случайно я это знаю.

– Таверна «Цветок чертополоха», что у Парижских ворот, – мигом отзываюсь я. – Их там семеро, все опытные головорезы.

Рыцарь безразлично пожимает широченными плечами, которые взглядом не охватишь. И впрямь, было бы о чем беспокоиться. Если бы я мог разгибать по две подковы зараз, многие жизненные неудобства перестали бы меня тревожить.

– И вот еще что, – добавляю я вслед. – Мне понадобится маленький сувенир, который стоит подарить коннетаблю в память об этом случае. Мужчина он упорный, вдобавок чересчур любит деньги, надо его слегка охладить, привести в чувство.

Наклонив голову, рыцарь внимательно выслушивает, что за сувенир я хотел бы получить, и каменные черты его лица расплываются в озорной улыбке.

– Ты точно не баварец? – ухмыляется он и, хлопнув меня по плечу, немедленно исчезает.

Потирая онемевшую руку, я на минуту поджимаю губы, потом с широкой улыбкой отзываюсь:

– Да русский я, русский. В нас – и баварцы, и французы, и даже англичане слились, а мы им всем – отозвались. А кому еще не успели, тому отзовемся, мало не покажется. Очень уж мы широки, нас пока сузишь, семь раз запаришься! И Париж на копье брали, и Берлин... дважды, а до Лондона мы еще доберемся, доберемся. Передайте, пусть ждут и никуда не расходятся, а то лови их потом по всему острову.

Той же ночью я, стараясь не шуметь, аккуратно зажигаю толстые золоченые свечи в некой спальне. Роскошно живут отдельные вельможи, нечего сказать. Снимают целые дома в центре Божанси, явно денег не считают, рэкетиры поганые. Широкая резная кровать с балдахином, вышитым золотой нитью, стол уставлен пыльными бутылями с дорогим вином, а еды осталось столько, что еще взвод можно накормить.

То, что я собираюсь проделать, называется акцией устрашения. Собственно, саму идею я взял из «Крестного отца»: если отчего-то не можешь или не хочешь убить какого-то человека, хотя бы напугай его до полусмерти. Чтобы запомнил, что есть на белом свете серьезные люди, которые очень им недовольны! Правда, на то, чтобы резать голову любимому жеребцу клиента, меня не хватило. У каждого есть какие-то пределы, через которые он никогда не переступит, лучше умрет. Если честно, никогда я не понимал этого зверства – убивать лошадей, они же добрые и красивые, это вам не люди, которых иной раз совсем не жалко.

Кстати, передо мной как раз один из худших представителей нашего племени – храпит так, что стены дрожат. Вот и верь поговорке, что хорошо спит лишь человек с чистой совестью. Закончив декор, я осторожно трясу соню за плечо. Храп прерывается, плюгавый коротышка с недовольным видом садится в кровати, уже и рот открыл для грозного рыка, но тут же поперхнулся. Это я прижал к горлу алчного бретонца кинжал, тесно прижал, осталось только чиркнуть. Наружная сонная артерия, чтоб вы знали, чрезвычайно уязвимый сосуд. Раздавишь ли ты ее железными пальцами, перехватишь ли лезвием бритвенной остроты, для жертвы исход всегда один – смерть.

– Доброй ночи, – приветливо говорю я. – Хорошо ли почивалось?

Коннетабль тихо сопит, выпученные, как у рака, глаза уставились на семь человеческих голов, в художественном беспорядке расставленных в ногах кровати. Искаженные ужасом и болью черты позволяют понять, что по меньшей мере пятерым из этих семи головы отрезали еще при жизни. Нехорошо резали, чем-то тупым. Работали люди, которые к чужой жизни вообще не имеют никакого почтения. Знающий человек прекрасно различает подобные нюансы, и коннетабль, судя по вмиг побледневшему лицу, полностью проникся ситуацией. Ишь, как вспотел! Сбоку я вижу, что зрачки у корыстолюбца расширились до предела, похоже, он уже готов к диалогу. Прямо перед коннетаблем на кровати стоит серебряное блюдо, на нем покоится некий круглый предмет, накрытый кружевной брабантской салфеткой.

– Сними салфетку, увидишь сюрприз, – шепчу я, нежно щекоча лезвием горло негодяя. – Ну же, доставь себе удовольствие.