Святой вор (Хроники брата Кадфаэля - 19)

- Я не смею... не смею... Она убьет меня на месте... Не надо, я сам, сам признаюсь в своем страшном грехе! Это я пошел следом за вором, я подстерег его на обратном пути, а вышло, прости меня, господи, что я убил невинного человека!

Глава десятая

В наступившей зловещей тишине приор Роберт, который все еще держал вытянутой свою руку с указующим перстом, мгновенно окаменел, на лице его застыло выражение изумления и сомнения. Одно то, что его главный помощник впал в смертный грех, причем связанный с насилием, само по себе способно было изумить Роберта, но то, что этот жалкий лизоблюд решился на самостоятельный поступок, в чем бы он ни заключался, оказалось для приора сильнейшим ударом. Примерно то же самое ощущал и брат Кадфаэль, с той лишь разницей, что для него этот удар оказался и озарением. Ему впервые по-настоящему стало жаль брата Жерома, который лежал эти дни в постели, бледный, несчастный, осунувшийся после тяжелых приступов тошноты, тихий, жалкий и никому не нужный, растративший все свои умственные и душевные силы на свое ошибочное деяние. Брат Рун, самый юный и самый красивый из братьев, поступил, как велело ему сердце, и, не спрашивая позволения, встал на колени подле Жерома, обнял его за трясущиеся плечи и попытался поднять несчастного, после чего поднял глаза на аббата.

- Святой отец, он совершенно болен. Позвольте я помогу ему.

- Помоги, - промолвил аббат. Лицо его было почти столь же бледным, как и у приора. - И я тоже. Жером! - сказал он жестко и властно. - Встань!

Теперь уже поздно пытаться замять дело и обсуждать его в приватном порядке, даже если бы этого захотел аббат, ибо признание сделано перед всей братией, и каждый из монахов, как сын этого дома, имел право принять участие в исправлении того, что еще можно было исправить. Братья стояли неподвижно, в молчаливом напряжении, не подходя ближе к алтарю. Впрочем, полукруг их почти сомкнулся в окружность.

Жером слышал слова аббата, и тон его речи несколько успокоил его. Властный приказ заставил его пошевелиться. Жером теперь уже снял с души камень, он поднял голову и встал на колени, рука брата Рена поддерживала его, не давая ему упасть снова. Показалось изможденное лицо Жерома, постепенно приобретавшее человеческое выражение.

- Святой отец, я повинуюсь. Я хочу признаться, покаяться. Я тяжко согрешил.

- Покаяние в признании есть начало мудрости, - изрек аббат. - Милость не даруется отпирающемуся. Расскажи, что ты совершил и как это случилось.

- Святой отец, - начал Жером, - когда стало известно, что мощи святой Уинифред погрузили на повозку с лесом для Рамсейской обители, когда уже не было сомнений в том, каким образом это было проделано, когда всем стало ясно, кто сделал это, я воспылал гневом к вору, осмелившемуся на такое святотатство и нанесшему жестокое оскорбление нашему дому. А в тот самый вечер, услышав о том, что его отпустили в Лонгнер, я побоялся, что он хочет, уйти от ответственности своим отсутствием, а то и вовсе сбежит, чувствуя, что возмездие вот-вот свершится. Я не мог вынести такого, чтобы он ушел просто так. Признаюсь, я горел ненавистью к нему! Но, святой отец, я вовсе не думал убивать его, когда один тихонько ушел из аббатства и отправился стеречь его на тропе, по которой, я знал, он будет возвращаться. Я не умышлял насилия. Я и сам толком не знал, что стану делать - обвинять, убеждать в том, что его ожидает геенна огненная, если он не признается в грехе и не заплатит за него причитающимся образом.

Жером умолк, переводя дыхание, и аббат спросил:

- Ты пошел с пустыми руками?

Вопрос вполне уместный, однако потрясенный Жером едва ли понял его суть.

- Конечно, святой отец! - воскликнул он. - Что мне было брать с собой?

- Да так, ничего. Продолжай.

- Ну вот, когда я услышал, что кто-то идет через кусты, я не сомневался, что это Тутило. Я не знал, какой дорогой должен был пройти тот, другой человек. Я знал только, что он уже приходил, но напрасно, и ушел. А этот... Он шел так весело, нагло... Прямо через кусты, насвистывая глупую песенку. Одна обида наложилась на другую, и я не смог вынести этого. Я схватил валявшийся на земле старый сук и, когда тот человек поравнялся со мной, ударил его по голове, - простонал Жером. - Он упал поперек тропы, и капюшон откинулся у него с головы. Человек больше не шевелился. Я встал подле него на колени и только тут увидел его лицо. Даже в темноте я разглядел, что это не он, не мой враг, не враг нашей святой, не вор! А я убил его! И я убежал... Еле живой от страха, я убежал и спрятался, но каждое мгновение с тех пор он преследует меня. Я признаюсь в своем тяжком грехе и горько сожалею о нем, проклиная тот день и час, когда поднял руку на невинного человека, которого убил!