Святополк Окаянный

И опять покатилось веселье: чарка, закуска, песня, пляска. В веселый час время стрижом летит. Вот уж слуги и свечи возжигать стали. Перегруженные гости по одному, по двое стали выходить во двор, видимо — по нужде. Возвращались — и снова за стол. Пили, ели, разговаривали.

Вышли во двор и Труан с Фостом. Темно.

— Где у них нужник?

— Должно, за конюшней.

До нужника не дошли, справили нужду за утлом конюшни. И вдруг услышали девичий смех. Насторожились, как псы на охоте.

— Где это?

— Кажись, в женской клети.

Почти не дыша, приблизились к двери, затаились около. Из клети слышен разговор, разговаривают девушки. О чем? Непонятно. Да им это и не важно, важно — девки там. Несколько. Зачем им столько? Им и одной достанет.

И вдруг дверь отворилась, и в свете светца, осветившего проем, обрисовалась фигура девушки, оглянувшись, сказала туда последнее:

— К завтрему сделайте столько ж.

— Сделаем, — отвечали хором из клети.

Девушка закрыла дверь, но не успела сделать и двух шагов в темноту двора, как сзади схватила ее горячая, потная рука, закрывая ей рог.

— У-у-у, — замычала девушка.

— Держи за ноги. Ну, — скомандовал Труан товарищу.

Фост схватил девушку за ноги.

— Куда?

— Давай за конюшню. Быстрей.

Девушка выгибалась, пытаясь вырваться из железных рук насильников, еще более тем распаляя в них звериную похоть.

— Заткни ей рот.

— Чем?

— Да вот какая-то пряжа у нее.

А меж тем в трапезной братчина шла своим чередом. Все уж перепились, понаелись, и от перегруза даже никому уж не пелось, не плясалось. Гусляр тихо перебирал струны, играя что-то негромкое, нежное, а Тишка, отложив тимпан, пользуясь всеобщим перепоем, добрался до тарели с холодцом и корчаги с медом. Ел быстро, хватая холодец прямо руками, запивал, давясь, медом, и косился на конец стола: не видит ли хозяин? Нет, Парамон был занят разговором со старостой Найдой и на стол уже давно не обращал внимания. Всяк делал уже что хотел: кто пил, кто ел лениво, а кто и подремывал. Братчина благополучно приближалась к концу.

В дверях неожиданно явился Епиха с выпученными глазами и замахал руками, зовя Парамона.

— Хозяин, хозяин, — сипел он.

— Ну что? — поднялся Парамон из-за стола.

Кузнец в нетерпении схватил его за рукав, потянул в темноту перехода, а там и на крыльцо:

— Скорее, скорее!

На крыльце, убедившись, что они одни, Епиха прошептав в самое ухо:

— Беда, Парамон. Олену токо что ссильничали.

— Кто? — выдохнул Парамон помертвелыми губами.

— Варяги. Гости твои, она слышала разговор не по-нашему.

Парамон сдавил локоть Епихе, приказал жестко:

— Запри ворота. Никого не выпускай. Всех мужиков ко мне. Да живо же!

Отместка

Еще и солнце не взошло над Новгородом, а уж поползла по городу весть жуткая:

— На Парамоновой дворе варягов перебили.

— Кто?

— Ведомо, славяне. Кто ж еще.

— Видать, за дело.

— Ведомо, за просто так кто ж забивает. Напрокудили, поди, вот и получили.

— Да и то сказать, разбаловались они, ох разбаловались, сколь девок-то попортили. И все как с гуся вода. Ну, тут, видно, Парамона доняли.

— Да князю-то это не в нос будет. Не в нос.

— Что и говорить, взовьется Ярослав, ох взовьется!

— А пусть не спускат имя, не баловат. А то сколь уж слезниц было к ему, он хошь бы ухом повел.

И сколько ни судачили новгородцы о случившемся, едва ль не все приходили к одному: правильно сделал Парамон, сколь же терпеть можно? Наиболее смелые открыто говорили:

— Молодец Парамон, за всех отомстил.

В тот день все участники братчины у Парамона в герои угодили. На Торге к ним приставали с вопросами;

— Ну, как вы их там? Расскажи.

Но старосты — народ серьезный, солидный, почти все уклонялись от подробностей. Отнекивались, отмалчивались. Оно ведь и впрямь — экое геройство: полсотни на дюжину неоружных. Почти пятеро на одного. Да и не все в резне участвовали, почитай, одни слуги Парамоновы и управились, когда с мечами да копьями ворвались в трапезную. Чем уж тут хвастаться-то?

От подробностей лишь Найда не уклонился:

— Как, как? Как волков в загоне бьют? Вот и их так же.

Новгородцы не ошиблись, князю не в нос новость сия пришлась. Но Ярослав не взвился, как думалось славянам, гнев умело скрыл, лишь ближние милостники догадывались, какая ярость клокочет в нем, по побелевшим пальцам, сжимавшим подлокотник стольца.

— Т-так. Славненькая братчина у Парамона случилась. Славненькая, — скривил Ярослав тонкие губы, — Ну и какие же старосты там были?

У изветчика[107] Лиски все уже переписаны на бересте, почти не глядя, читать начал:

— Из Ветошного ряда, Великого, Иконного, Кафтанного, Кожевенного, Котельного, Харалужского, Красильного, Льняного, Мыльного, Овчинного, Пирожного, Рыбного, Сапожного, Хлебного, Сермяжного, Холщового, Шубного… — все ряды оттарабанил изветчик, ничего не забыл, даже Коневую площадку с Хлебной горкой не упустил, хотя, кажись, там и старост не имелось.

— Значит, старосты всех рядов были? — переспросил князь.

— Почитай все, Ярослав Владимирович.

— Ну что ж, славная братчина случилась, славная, — опять нехорошо усмехнулся Ярослав.