Святополк Окаянный

— Славненько, славненько получается. Сам где-то как бродень по лесам рыщет, а жена в Киеве княжит? А? Будый, как тебе это нравится?

Воевода пожал плечами, что можно было понять по-всякому: и удивительно и осудительно.

— А может, это хорошая наживка, — подал мысль Эймунд. — А ну как на нее клюнет пропавшая душа?

— А что? Вполне, — согласился Ярослав и обернулся к дворскому: — Вот что, Прокл, засади-ка ты эту княгиню в поруб.

— В поруб? — удивился Прокл. — За что?

— Не понимаешь? Там она сохраннее будет. Она, брат, дорогого стоит.

— Да я понимаю, но жалко ведь — из великих княгинь да опять в поруб. Она уж там насиделась при Владимире Святославиче.

— Вот, вот. Пусть и при мне посадит. Корми хорошо, но пусть строго следят, кто с ней свидеться захочет, того немедля ко мне.

Воеводе Блуду, оказавшемуся в милостниках уже при четвертом великом князе — при Ярополке, Владимире, Святополке, а вот ныне и Ярославе, — было велено послать на Торг, на Почайну и в порубежные города соглядатаев-лазутчиков, пусть навострят уши да слушают, что народ говорит об исчезнувших князьях. Ведь князья, чай, не иголки, где-то да объявятся. А уж Киева-то никак не минуют.

— Да пусть слух пустят, псы эти, — наказывал Ярослав Блуду, — что-де сидит княгиня у окошка в тереме высоком, своего милого дожидается, дружка-сокола ненаглядного.

Заслыша складную речь Ярослава, Блуд высказал мудрую мысль:

— Я закажу гуслярам песню скласть об этом. Песня-то скоро до них долетит.

— Вот, вот. Закажи, пусть по всем городам и весям пошарят. Авось братцы и аукнутся.

— Аукнутся, Ярослав Владимирович, как пить дать аукнутся. Куда им деться-то, не рабы, чай.

— А где его мать, княгиня Арлогия, обретается?

— В Вышгороде.

— Пошли туда верных людей, пусть за ней приглядят. Может, он к матери прибьется?

— Пошлю, Ярослав Владимирович, пошлю и к старой княгине.

Набег

Вернулся князь Борис в степь вместе с дружиной, изрядно потрепанной. Поскольку в отряде его были воины из разных родов, то как вначале он не ведал точно счета им, так и, ускакав от Любеча, не знал, сколько же потерял воинов.

— Человек тридцать, — говорил Георгий Угрин.

— А мне сдается, поболе сорока, — возражал Георгию брат его Моисей, тот самый, что был у Глеба, а после смерти его пристал к князю Борису, чтобы вместе с братом быть.

Борис Владимирович был в угнетенном состоянии, столь легкая победа Ярослава над ними обескуражила его. Три недели ругались, срамили друг друга через реку, не очень-то веря в грядущую сечу. Мало того, многие уже начали думать, что этим все и кончится. Ан нет. В одну ночь все перевернулось. Хитер брат Ярослав, усыпил их бдительность, убаюкал и, как змея, ужалил. Да еще как! Печенегов ударил в спину, то есть туда, откуда они менее всего ожидали.

Дружина печенежская недовольна была: ничем не поживились. В глаза князю не говорили, но за спиной ворчали:

— Обещал добычу, а сам едва свой хвост вырвал из лап коршуна.

А когда прибыли на становище князя Артака, тот сразу же спросил:

— А Нанкуль где?

Князь Борис за голову схватился. С этой сечей и бегством он совсем забыл о молодой жене.

— Боже мой, — шептал он. — Какой позор!

Надо немедленно скакать в Киев и выручать из полона Нанкуль. Там сейчас новгородцы и варяги хозяйничают. Победители. Они Бог знает что могут сделать с юной княгиней.

— Завтра же иду в набег на Киев, — заявил вечером Борис.

— Завтра не получится, — осадил Артак.

— Почему?

— Люди и кони истомлены, должны сил набраться, раны подлечить.

— Но там же Нанкуль, моя жена.

— А наша сестра. Думаешь, у меня за нее сердце не болит? С измученными людьми, на загнанных конях, да еще после разгрома, опять лезть в драку — это верная гибель. И Нанкуль не выручишь, и сам с людьми пропадешь.

Ох уж эта сорока длиннохвостая! Печенеги еще раны зализывали, коней овсом откармливали, а уж до великого князя донеслось: готовят поганые набег на Киев, и во главе них не какой-то хан степной, а русский князь.

— Ага, — потирал руки Ярослав, — проклюнулись братцы, объявились. Ну что, Эймунд Рингович, идем, встретим заблудших. А?

— Встретить можно, Ярослав Владимирович. Это дело не хитрое. Но ведь опять ускользнут в степи-то. Надо б ловушку устроить, заманить в нее и захлопнуть.

— Как ловушку-то устроить?

— Надо их убедить, что мы их не ждем. Мы празднуем нашу победу, на забороло пусть выйдут женщины в самых лучших нарядах своих, чтоб воинов там и не видно было. Пусть гусляры играют, тимпаны бьют. Южные ворота растворить настежь, стражу приворотную спрятать. Увидев это, они, конечно, ворвутся в город, мы их впустим и захлопнем ворота. Вот и в ловушке. Ну как?

— На словах ловко, — вздохнул Ярослав. — А как на деле?

— Вот те раз, Ярослав Владимирович. А не по моему ли слову мы их у Любеча в клещи взяли?

— По твоему, Эймунд, по твоему, да главных-то селезней упустили.

— Там лес рядом, бежать и прятаться было куда. А в городе? Им тут же — смерть. И ежели будет твоя воля, я их и в полон брать не стану, порублю в капусту. И все. У тебя гора с плеч.