Святослав

Орель побежал к Дунаю. У самой воды он еще раз обернулся и, увидев недалеко печенега, натянул свой лук и пустил стрелу. В тот же миг Орель почувствовал боль возле сердца и даже увидел стрелу, которая впилась ему в грудь.

Но у Ореля были еще силы, он знал, что перед ним Дунай, и, сделав прыжок, кинулся в воду…

Он не сознавал, что произошло потом, не знал, сколько прошло времени, не помнил, долго ли плыл, но вдруг увидел себя в лодии, над ним было голубое небо и чьи-то на диво знакомые лица. Это были вой князя Святослава.

И он крикнул им:

— Скажите князю… меня послала княгиня… Киев окружили печенеги… Княгиня Ольга… Киев зовет князя на помощь…

И в тот же миг у Ореля нестерпимо заболело сердце. Он повернул голову, — стрела все торчала у него в груди, она жгла, разрывала сердце. Он схватил ее обеими руками и вырвал…

3

Фар за Большим дворцом работал теперь каждую ночь, с раннего вечера до рассвета. Его холодный зеленоватый луч пронизывал темноту, ложился над Золотым Рогом, тянулся к

Галате, к горам, и угасал — это вдаль посылались тайные световые сигналы.

И там, вдали, в ночной мгле, где днем на горизонте синела полоса гор, всю ночь также вспыхивали таинственные сигналы, которых никто из жителей Константинополя не понимал.

Однако эти сигналы отлично разгадывали в Большом дворце, император Иоанн знал, что происходит в Болгарии: фары извещали, что вой князя Святослава продолжают двигаться вперед, кесарь Борис умолял императора Никифора прислать ему подмогу.

Но на Соломоновом троне в Большом дворце сидел уже не Никифор, а Иоанн Цимисхий, это он должен был дать кесарю Борису немедленный ответ: ведь Святослав угрожает не столько Борису, сколько ему самому, Цимисхию.

Новый император ни на минуту не сомневался, что ему придется столкнуться со Святославом. Пути империи давно вели и теперь привели к решительной битве Константинополя с Киевом. Цимисхий одобрял прежних императоров Византии, которые неуклонно вели к этому.

Понимал Цимисхий и то, что битва будет жестокой. То, что должно было произойти на востоке, никак нельзя сравнить с тем, что происходило в Азии, Египте. Там покорялись земли и народы, здесь сталкивалось два мира: блестящая, богатая Византия, опиравшаяся на свои легионы и миллионы рабов, и неизвестный, неведомый, таинственный и весьма опасный мир тавроскифов, или русов, как они сами себя называли.

Иоанн Цимисхий — вчерашний и, надо сказать, неплохой полководец — рвался в этот бой. Однако он — трехдневный император — еще не знал своих сил, не знал, на кого может положиться; он, наконец, боялся, как и его предшественник Никифор, столкнуться в бою со Святославом; страх охватывал его, когда он думал о неведомых русских воях.

Поэтому он действовал так же, как и Никифор. Сначала уведомил кесаря Бориса, что он, Иоанн Цимисхий, сидит на императорском троне, и в ответ получил от Бориса искреннее, верноподданническое приветствие. После этого, узнав, что в гинекее Феофано еще ждут решения своей судьбы две дочери болгарского кесаря, приехавшие сюда, чтобы повенчаться с особами царской крови, Иоанн Цимисхий пошел к ним и сказал, что не прочь породниться с ними. Наконец, он послал к кесарю Борису своих доверенных василиков с грамотой, в которой писал о любви и дружбе к болгарам и с дарами — немного золота и много вина — и одновременно поручил василикам разузнать, что же происходит в Болгарии, в Преславе. Новый император боялся князя Святослава, который преодолел восточную стену Юстиниана, взял за короткое время восемьдесят городов на Дунае и ведет своих воев к Преславе.

Боялся не только император, а и весь Константинополь; все соседние фемы были охвачены неистовой тревогой, страхом перед тавроскифами. В большом городе тайком, из рук в руки, передавали письмо патриарха Фотия, написанное им в давние еще времена против тавроскифов:

«…Этот неведомый народ, подобный рабам, не имел до сих пор значения, но его узнали и он прославился после похода на нас; народ ничтожный и бедный, но такой, что достиг высоты и стал богатым; варварский, кочевой народ, который живет где-то далеко от нас, гордится своим оружием, беззаботный, упрямый, не признающий военной дисциплины; этот народ быстро, в один миг, подобно морской волне, сметет наши границы».

Проэдр Василий, который теперь словно тень сопровождал нового императора, показал Иоанну это письмо. Цимисхий хотел порвать его, швырнуть в море, но сдержался — разве можно уничтожить документ, который носится, подобно осенним листьям, по всему Константинополю?

В один из этих дней император узнал еще об одном ужасном случае, происшедшем в Константинополе. На гробнице Никифора Фоки появилась эпитафия, в которой намекают на него и Феофано:

«Тот, кто раньше был сильнее всех мужей и ничего не боялся, стал легкой добычей женщины и меча. Тот, кто держал раньше в руках власть над всей землей, покоится теперь на маленьком клочке земли. Того, кто раньше был особой священной, убила жена, член, казалось бы, единого тела.