Святослав

Патрикий Калокир снова почувствовал себя тем, кем он был, уезжая из Константинополя на север, — василиком императора ромеев. Он думал только об одном: как дать императору знать, что он, как было ему поручено Никифором, находится здесь, со Святославом. Он молчал, пока был жив Никифор, а теперь от всего сердца приветствует и обещает верно служить новому императору Византии Иоанну Цимисхию.

В долгие осенние ночи василик Калокир сочинял послание, в котором излагал все это императору Иоанну. Позднее, разыскав в Переяславле богатого армянина Изота, который даже в это тяжелое время вел торговлю с византийскими купцами, он послал письмо императору Иоанну. Вскоре Калокир получил из Константинополя ответ, правда, не от императора, а от его проэдра Василия.

И тогда он начал действовать.

Кто об этом мог догадаться? Патрикий Калокир, всем известно, приехал в Киев-город как василик Византии, но отрекся от императора Никифора, стал доверенным лицом князя Святослава. Патрикий Калокир уважает русов, выучил их язык, разговаривая с воеводами, тысяцкими и простыми воями, клянется, что любит Русь, болгар… Калокир стоял в темном хитоне на берегу Дуная, ветер раздувал его волосы; он смотрел вдаль, туда, где бушевало море, где серые тучи низко нависли над небосклоном. Он был доволен, улыбка играла на его устах.

А вечером Калокир сидел в покоях армянского купца Изота, которого еще кесарь Петр называл своим болярином и даже наградил золотой гривной. На столе перед ними стояло чудесное греческое красное вино, они грызли цареградские рожки.

— А как, Изот, боляре?

— Они согласны сделать все, что повелит император…

— Пусть готовят оружие, а покончим со всем тогда, когда подойдет войско кесаря Бориса.

— Добро, Калокир!

2

Судьба свела василика Калокира и с сыном Игоря, князем Улебом.

Уже с малых лет княжича Улеба раздражало, делало злым и завистливым то, что Святослав был старшим братом, что его больше любила княгиня Ольга, уважали бояре и воеводы. Раздражение росло и перешло в жажду мести, когда Святослав стал князем. Князь Улеб думал, да и говорил матери, что готов, дабы не оставаться князем при князе, получить княжение — в Новгороде, Чернигове или Переяславле. Когда брат Святослав двинулся примучивать вятичей, а потом на брань с хозарами, князь Улеб нетерпеливо ждал… что Святослав, как и отец Игорь, из похода не вернется.

Очень радовался и тешил себя надеждой князь Улеб, услыхав о близкой брани с Византией. От своей матери, от многих послов и купцов князь Улеб узнал, как могущественны императоры ромеев, как велико и сильно их войско — с кораблями и страшным греческим огнем!

Князь Улеб мечтал о том времени, когда он утвердит мир с Византией… А почему бы, в самом деле, думал он, не быть миру между императорами ромеев и князьями Руси? Христиане они, христианин и он, князь Улеб.

Однако Святослав разбил мечты брата. Как великий князь и сын Игоря, он, может быть, поступил и справедливо: если отчизна поднялась на супостата, князья ее должны стоять впереди своих воев. Великий князь Святослав велел, а брат его, князь Улеб, вынужден был подчиниться и идти сражаться против ромеев. Тем паче, сам Святослав повел воев морем, а Улеба и Свенельда поставил во главе рати, что шла сухопутьем.

А потом началась брань — более жестокая, чем полагал Улеб, потому что против кесарей Болгарии и императоров Византии боролись и русы и болгары; более страшная, потому что враг неистово оборонялся, а князь Святослав упорно шел все дальше и дальше, к самому сердцу империи.

Однако он старался не обнаружить своей робости: не казал спины во время сечи, не отступал, когда враги мчались на него. Во многих схватках, которые произошли на Дунае, князь Улеб шел впереди своего войска, но, оставшись ночью в шатре, наедине с самим собой, молил Бога закончить брань и установить мир.

Вот почему князь Улеб и сошелся с Калокиром. В этом не было ничего удивительного. Васи лик чувствовал себя одиноким среди чужих людей. И князь Улеб чувствовал себя одиноким среди русских воев. Василик сказал, что он христианин, князь Улеб ответил, что они могут вместе помолиться. Так они и сделали: помолились за победу на брани и мир между землями. Но разве не молились за это, только каждый по-своему, все в этом стане?

Так было до тех пор, пока они шли вдоль Дуная; так продолжалось и тогда, когда русские вой стояли уже недалеко от Преславы и князю Святославу принесли стрелу печенега, которую воин Орель вырвал из своего сердца; так было и позже, когда во главе с князем Улебом и Свенельдом вой остановились и долго боролись с врагом, который преградил им путь у Преславы.

А потом произошло что-то непонятное. Русские и болгарские вой рубились, как и прежде, даже еще ожесточеннее: ведь приходилось драться на две стороны — и здесь и в Киеве. В стан приходили новые и новые болгарские вой. Но все больше и больше боляр со значительными отрядами вставало перед ними. А потом — и это было самым страшным — неизвестные многочисленные отряды стали появляться позади, у Переяславца, Доростола.

Князь Улеб говорил со Свенельдом: