Святослав

Но больше всего поражали ее глаза – карие, глубокие, живые; от одного холодного слова они могли затуманиться, от малейшего солнечного луча – засмеяться. Только на людях они никогда не бывали грустными, но и не смеялись – ведь Малуша жила на Горе.

Однако сейчас, приблизившись к толпе, Малуша забыла о

Горе и о тереме. Ею овладело приятное возбуждение; она вошла в хоровод, двигавшийся вокруг костра. Вместе с другими девушками, крепко держась за руки, она убегала, когда юноши пытались их щекотать. Когда же девушки и парни стали прыгать через огонь, Малуша долго боялась, колебалась, а потом изо всех сил разбежалась, оторвалась от земли, пронеслась над костром, опустилась на землю и, не останавливаясь, побежала дальше, чтобы сделать круг и, вернувшись, опять прыгнуть через огонь…

И так – много раз. Купала – великий чародей, и тот, кто приходит на его праздник, словно выпивает крепкого вина. Малуша совсем опьянела, исчезли куда-то ее страх и колебания, теперь она, как и все, была в плену у Купалы, в вихре любовного огня.

А разве она не мечтала, не думала о любви? Тяжелая работа не оставляла ей времени отдохнуть, помечтать. Но уже не раз во сне кто-то желанный и странно знакомый приходил в ее каморку, не раз она с ужасом просыпалась среди ночи, потому что ей чудилось – только что кто-то был рядом с нею, привлекал к себе, склонялся, близко светились, пламенели его глаза…

– Спаси меня, Перун, спаси! – шептала тогда она и касалась рукой материнского подарка – богини Роженицы.

Зато теперь она поступала как все, и, как все, могла дать волю своей душе и сердцу. Еще прыжок, еще один прыжок, еще один, Малуша, – священный огонь Купалы очищает тело, приближает любовь.

И когда девушки начали плести венки и бросать их в По-чайну, чтобы спросить судьбу, суждено ли им иметь пару, а если суждено, то с какой дороги, сплела венок и Малуша. Разве ей, как и всем, не хотелось узнать, поплывет ее венок или потонет, найдет она себе пару или никогда не узнает, что такое любовь?

Пустив венок на воду, она пошла вдоль берега, пристально следя, тонет он или плывет. И если плывет, то куда, к кому?

Венок не тонул, он плыл и плыл; в отсветах огней, игравших на воде, выступал его темный круг.

И вдруг Малуша увидела, что кто-то возник перед нею, а потом схватил ее за руки.

– Кто это? – испуганно крикнула она.

– Неужели ты меня не узнала? – услышала Малуша знакомый голос.

– Княжич Святослав?

– Да, я… Чего же ты испугалась?

– Я пришла с дворовыми на праздник, пустила свой венок, а он приплыл сюда…

– Хорошо, Малуша… Сам Купала привел тебя сюда…

– Ой, нет, княжич! Это – к несчастью. Тут так темно… И я пойду обратно, к кострам… Там все дворовые…

– Нет, ты никуда не пойдешь…

– Почему, княжич? Как же так – никуда не пойду?

– Так, Малуша! Садись вот тут, на круче, и я сяду рядом с тобою…

Она села, потому что княжич не отпускал ее руку. Его рука была такой сильной и горячей. Села она и потому, что не могла преодолеть очарования этой беспокойной, тревожной ночи…

Они помолчали немного; до них долетали звуки купальских песен, тихий плеск воды, чьи-то голоса в темноте, но все это было так далеко.

– Ты веришь в судьбу? – спросил Святослав.

– Верю… Нет, не верю! – смутившись, ответила она,

– А для чего же ты бросала венок? Значит, хотела знать, к кому он приплывет?

– Хотела…

– Выходит, веришь в судьбу. Верю в нее и я. Так учил меня Асмус.

– Но ведь судьба, княжич, обманывает, ей нельзя верить.

– Нет, она не обманывает, – уверенно сказал он, – и ей нужно верить.

Отпустив руку Малуши, Святослав долго сидел и смотрел на черную воду, словно мог что-то там увидеть.

– Ты когда-нибудь думала обо мне? – внезапно спросил он, обернувшись к ней, и она увидела его глаза и губы, освещенные огнями. Только эти глаза и губы сейчас были не сердитыми, как в тереме на Горе, а такими, какие она видела во сне.

– Думала, – искренне призналась она, – и всегда тебя боялась. Когда ты говорил, когда молчал… и когда кричал на меня.

– А может, – сказал он Малуше, но больше, должно быть, самому себе, – может, я был суров с тобою и обижал тебя, потому что любил тебя?

– Ох, княжич, – ужаснулась она, – зачем говорить такие слова, да еще в ночь на Купалу? Ты поступал как нужно, ты княжич, а я раба. Разве можно ненавидеть и любить сразу? -Она нашла в себе силы сдержанно засмеяться.

– Можно, – ответил он. – Если я ненавижу, то от всей души, если люблю, так до конца.

– Значит, ты, княжич, сразу и любил меня и ненавидел?

– Нет, тебя я только любил. Ненавидел их, всех на Горе…

– За что, княжич, за что?

– За то, что презирали тебя, за то, что для них ты была только раба… Я сердился, и кричал, и бранил тебя за то, что ты им покорялась.

– Нет, княжич, я не понимаю, как можно ненавидеть и любить в одно время.

– Но меня ты не ненавидишь?

– Нет, княжич, как я могу тебя ненавидеть? Ты – княжич, я– раба…

– Ты снова об этом… Слушай и запомни, – перебил он ее. -Я говорю правду. Клянусь Купал ой…

В тишине, наставшей после этих слов, тишине, которую, казалось, еще глубже сделала купальская ночь, он начал: