Святослав. Хазария

Затем началось общее жертвоприношение. Святослав с дружинниками первым подошёл к длинному дощатому столу в стороне от жертвенника и, достав увесистый кожаный мешочек, высыпал на столешницу купу золотых и серебряных монет. Ярко блеснув отражённым огненным светом, выкатилось несколько самоцветных камней. Его примеру последовали темники и прочие военачальники, и скоро на столе выросла целая горка из золота и драгоценностей, тут же прибранная расторопными служителями в Требницу.

На жертвенном камне, источая вкусный мясной дух, лежал зажаренный бык. Великий Могун самолично отрезал лучший кусок и на серебряном блюде подал его Святославу, добавив ковш мёда-сурицы и фрукты.

– Прими, княже, еду сию, освящённую Богами, и вкуси её нынче в честь свята Великих Овсеней, дабы Русь и впредь была тучной и плодовитой!

– Дякую, Великий Могун! Слава Руси!

Святослав, приложив правую руку к сердцу, с поклоном принял дары. За ним остальные военачальники получили часть жертвенной трапезы.

Потом начались жертвоприношения от людей. На стол ставились жбаны мёда, плетёные корзины с хлебом, фруктами, зерном, овощами. Кудесники брали от них частичку, бросали с молитвой в жертвенный огонь, наблюдая за движением дыма, потом кропили дары Живой водой из Священного родника. После того как Боги взяли часть и отведали её в небесном Ирии, еда, благословлённая Огнём, Небом и Водой, считалась освящённой, и можно было вкушать её, незримо присоединившись к богам. Люди, оставив часть волхвам на их нужды, брали освящённые дары и приступали к трапезе.

Нарядно одетые девушки в венках из осенних цветов, листьев и кистей рябины с пением возлагали на Перуновой горе жертвоприношения каждому из богов.

Великий Могун с кудесниками ещё раз поздравили всех с праздником.

Овсена, забыв обо всём на свете, глядела на Святослава. Он был тот же и совсем другой, чем три лета тому назад, когда она шестнадцатилетней девчушкой стояла, промокшая от дождя, на Подольском погосте и глядела на юного тогда ещё княжича, не слыша слов его, а только впитывая всем существом исходящую от него силу мужества, спокойствия и решимости. Сколько раз он являлся к ней потом в девичьих грёзах, брал сильной рукой и вёл за собой. Ни подругам, ни матери никогда не обмолвилась Овсена даже словом о том единственном, кого зрит в сладко-тревожных снах и о ком мечтает тайно ото всех, наперёд зная, что мечте её не суждено сбыться.

Сколько раз подруги корили её за излишнюю гордыню и переборчивость, сколько ворчала и ругалась мать Молотилиха за то, что Овсена отвергала ухаживания многих хороших парней.

И вот теперь наступил миг недолгого счастья – она вновь близко зрит Святослава, снова ощущает его колдовскую притягательную силу, которая, кажется, возросла ещё более. Он, единственный и желанный, конечно, не глядит на неё, и никто даже не подозревает, что творится в девичьем сердце. Все глядят на Великого Могуна, а Олеша, осмелев, всё теснее привлекает её к себе. О, если бы это были другие руки! И Овсена, на миг зажмурившись, мысленно перенеслась в объятия Святослава. Когда открыла очи, вдруг ощутила на себе пытливый, как ей показалось, взор Великого Могуна. Он только на миг задержался на ней, но у Овсены всё похолодело внутри, будто она предстала перед ним обнажённой. Кровь ударила в виски, и Овсена поспешно опустила ресницы.

Между тем люди стали расходиться с Капища, возвращаясь к берегу реки, где девушки закружились хороводами вокруг костров. Переливами зазвенели песни про Великие Овсени, золотые дни, добрый урожай, щедрые закрома и сытую зиму. В припевах звучали прославления славянских Богов.

Затем наступил черёд парней. Подобно буйному вихрю понеслись они друг за другом, пролетая сквозь ряды плавно двигающихся девушек. При этом они делали высокие прыжки, перескакивали через голову друг друга, едва не влетая в кострища под восторженный девичий визг, и вертелись волчком у самой земли так, что трудно было разглядеть, где голова, руки и ноги.

Молодецкий свист и дружное «Э-э-эх!» то и дело сотрясали тишину осеннего вечера.

Святослав с темниками, стоя поодаль у костра, увидел неподалёку Великого Могуна в окружении юношей-служителей. Главный Кудесник стоял, опираясь на свой резной могунский посох, и глаза его, устремлённые на общее веселье, молодо блестели. Обладая невероятно обострённой для человека чувствительностью, он, казалось, каждой частицей души наслаждался кипящей вокруг молодой силой. И он чуял также, что крепкое тело молодого князя, привыкшее к долгим и тяжёлым нагрузкам, после доброго отдыха рвётся выплеснуть свою удаль.

– Давай, княже! – повернулся Могун к Святославу. – Порадуй Богов наших лихой пляской! Покажи, что мы достойные их внуки и правнуки!