Были у его первого похода и другие последствия. Но о них поговорим в отдельной главе.
Еще напор — и ворог мрет,
Перунов мор — врагу удел!
Святослав подвел своим походом черту под вековым противостоянием Руси и Хазарии, под двумя столетиями хазарского ига. Но не только.
Каганат был частью, и, вероятно, гарантом монополии рахдонитов на торговые сношения Востока и Запада. "Основным товаром" Европы при господстве этих посредников были рабы. Надо ли объяснять всю чудовищность подобного положения? Часто говорят, что арабские, европейские, американские работорговцы обессилили Африку, затормозили ее развитие, подорвали силы. Что ж, какова тогда роль рахдонитов в том, что начало Средневековья зовется Темными веками? В Х веке, вместе с каганатом, рухнула и рахдонитская монополия. В следующем столетии в Европе расцветают торговые города, цеховые ремесла, искусства. Наступает расцвет Средневековья, рассвет после ночи Темных веков.
Случайность? Или не мы одни задолжали памятник Святославу Храброму?
О роли каганата в жизни славян мы уже хорошо знаем. Эта книга написана не зря, если читатель найдет, что ответить на становящиеся расхожими смердяковские рассуждения о Хазарии, защищавшей-де славян от кочевников. Мягко говоря, такое лечение хуже всякой болезни, такая защита опаснее всех опасностей.
Но корни вражды лежали глубже и торговых выгод, и государственных интересов. Мы говорили, что у славян были причины призвать варягов, но были причины и у варягов прийти на зов. От богатства варяжских берегов, — помните восторги Герборда и Эббона? — от набегов на города христианской Европы, от господства над ее торговыми путями — в глушь, ельники и болота, на изматывающую войну с сильным и беспощадным врагом.
Слишком разным был взгляд на мир двух народов. Между "хорошо" и "плохо" двух вер пролегло слишком большое расстояние. Даже мир оказался тесен для него.
Одни относились к рабам, как к детям. Даже слова для обозначения тех и других почти одинаковые: чадь, челядь, отроки холопы-хлопы-хлопцы.
Другие к детям относились, как к рабам. Вспомните детей, которых продавали матери-хазарки.
Одни клялись — врагу, побежденному врагу! — "доколе мир стоит, доколе Солнце светит".
У других был ежегодный праздник — Йом Кипур — для освобождения от любых клятв и обещаний.
"Мертвые сраму не имут" нашего героя — и "лучше же псу живому, чем льву мертвому".
"…А на нас — обязанность хорошо относиться к вам" — и "а в городах сих народов… не оставляй в живых ни одной души".
Бескорыстие витязя — и наемная армия каганата. Князь, идущий в бой впереди дружины — и безликая власть его безымянных владык.
Поневоле вспомнишь, как Честертон говорил в своем "Вечном человеке" о вражде Рима и Карфагена. Главу, посвященную этому противостоянию, он назвал "Схватка Богов и бесов". Лучше него не скажешь, и я не прошу прощения за обширную цитату, а прошу — за то, что не могу привести главу целиком. Она стоит многих исторических трудов, стоит, наверное, и этой книги; жаль, что историки не учат ее — скольких ученых нелепиц и академических благоглупостей избегли бы они!