Святослав Хоробре: Иду на Вы!

Очень занятно, что удревняют христианство на Руси — вплоть до того же Андрея — его искренние сторонники, вроде протоиерея Стефана Ляшевского. Его книга "История русского христианства: от Андрея до Владимира" недавно была у нас переиздана. Напротив, критики христианства, как, например, Игорь Яковлевич Фроянов в совместной с Фроловым и Курбатовым монографии "Христианство: античность, Византия, Древняя Русь", наоборот, отрицают даже довольно достоверные сообщения вроде известия о крещении Бравлина, считая возможным говорить о русском христианстве, самое раннее, с 944 года. И никто из них не замечает, что древность русского христианства говорит не за, а против него; не против, а за древнюю религию русов. Если христианство было известно русам полтысячи лет — и оставалось религией кучки маргиналов, значит, не так уж оно было привлекательно в глазах русов. Не приходится тогда говорить, что за язычество держались от невежества, пока не знали христианства; что язычество было "темнотой", мгновенно исчезнувшей, как только в комнату внесли светильник; пустотой, в которую вошло, тем самым отменив, прекратив, уничтожив ее, христианство. Не приходится рассуждать об особой предрасположенности русов к новой вере. И если через полтысячи лет после Северина недостойному сыну Святослава приходится развязать чудовищную гражданскую войну, уничтожившую 28,9 % известных нам поселений древней Руси, только чтобы сломить активное сопротивление введению христианства; если через век после этого варягорусский Новгород весь, как один человек, пойдет за волхвом против епископа; если другая варяжская твердыня, Муром, откроет ворота крестителям князя Константина, которого впоследствии назовут святым и равноапостольным, только еще спустя столетие; если основным аргументом христиан все это время будут меч и огонь княжьих дружин, пронесенный под полой на переговоры топор и камнеметные машины под муромскими стенами, то означать все это может только одно. А именно — победа в честном споре, на равных, христианам "не светила". Они могли сказать "Бог един" — и русы согласились бы с этим. Они могли сказать — "Бог принес себя в жертву за мир" — русы знали и это. Им просто нечего было сказать русам, нечего дать им, кроме чужой, ближневосточной мифологии и отвеку сладкого для иных соблазна безответственной избранности, приобщенности к "высшему кругу", к "Новому Израилю", к заведомым победителям в будущей окончательной схватке Добра и Зла. Небольшое количество подобных лиц и хранило русское христианство до крещения. Их дело несколько облегчала уже отмеченная мною особенность общества русов — там все было делом не личности, а рода. Община же во внутреннюю жизнь рода вмешивалась редко. Для того же Оскольда, если он действительно был потомком руга, крещеного Северином, христианство было наверняка просто семейным, родовым обрядом; факт же "братства во Христе" с императором Византии вполне мог стать откровением, произведшим в жизни и судьбе сподвижника князя-Сокола гибельный для него переворот.

Большинство же русских родов смотрело на христианство, как на более или менее неприятное увлечение некоторых своих соплеменников. В целом их терпели — родичи все же, хоть и "уродьство" у них семейное.

Чем эта терпимость могла обернуться для иного руса, даже могучего вождя, говорит пример отца нашего героя и его посмертной судьбы. Но об этом — в следующей главе.

4.УБИЙСТВО В ДРЕВЛЯНСКОЙ ЗЕМЛЕ. " КНЯЗЬ УЖЕ НАЧАЛ!.."

— Что ты расскажешь? -Все, что я знаю.

— Сколько их было? -Около тыщи.
— Где твои тропы? -Верно, за краем.
— Где твои люди? -Там, где не сыщешь.
— Что с ними стало? -Были другими.
— Что ты увидел? -Пепел на плахе.
— С кем ты остался? С ветром, княгиня.
— Как ты вернулся? -В белой рубахе.

Дм. Фангорн. "Князь"

1. Клевета.

Каютъ князя Игоря…

"Слово о полку Игореве".

У колыбели нашего героя развертывается воистину детективный сюжет, достойный пера Честертона и гения его патера Брауна. Тень недоброй тайны лежит на обстоятельствах смерти его отца. Тень, расползшаяся на всю жизнь отца, поглотившая славу его побед и мощь созданной и управлявшейся им державы.

Уподобимся же почтенному патеру Брауну в рассказе "Сломанная шпага". Начнем с того, что известно всем. Начнем с неправды.

В "Повести временных лет" о последних днях отца Святослава рассказано так: