Святослав Хоробре: Иду на Вы!

Псы. Полезные, прикормленные, может, крещеные — все равно псы. После жары в порту. После изматывающе-бессмысленных переходов по коридорам и залам дворца. После "стояния сбоку" от обедающей августейшей потаскухи. После данных — уже данных, или не вспоминал бы их потом Ольге Константин — обещаний щедрых даров и военной помощи.

Можно только представить, как молча выла в подушку той ночью княгиня. И как не мог уснуть, глядя на окутанный липким жарким мраком каменный город-чудовище, юный князь. Можно представить, что видели в тот момент его глаза.

Зарево над коростой черепиц и золотушными пузырями куполов. Блеск русских кольчуг, затопивший улицы. Копыта печенежских коней, расплескивающие по камням мостовых мечущихся двуногих крыс. Языки пламени, алчно лижущие трещащие, почерневшие дворцовые своды. И другие языки — языки псов, тощих уличных псов, жадно лакающих текущие по улицам алые ручьи…

В путеводителе по Константинополю, написанному в Х веке, упоминается барельеф, на котором изображено разрушение "россами" Царя городов. Пророчество не сбылось. Но не прочел ли воплотивший чудовищное видение скульптор это пророчество в ледяных глазах белобрысого мальчишки-варвара на императорском обеде в среду, 9 сентября 957 года?

4. Чугунная поступь Drang nach Osten.

Не жги бересту — это горят города,

И пепел их стен ветер несет на Восток.

Дм. Фангорн.

Ослеплен невежеством лукавым,

брат на брата поднял гордый меч…

Велеслав. Гнев Богов.

Прибавило ли провальное цареградское сватовство Святославу уважения и любви к матери? Навряд ли. Смертельное оскорбление нанесли надменные ромеи не просто женщине из знатного рода, — что уже было бы непростительно, — самой Руси, самим Русским Богам. Ольга же не двинула в ответ дружины за Русское море, не припомнила несостоявшемуся свояку Олегов Щит на Золотых воротах. "Отомстила" лишь злопамятно-бабьим: "постоишь у меня в Почайне…". И на оскорбление не ответила, и слова не сдержала.

Ольга понимала, как встретят на Руси известие об ее поездке. Один из немногих достоверных моментов описания этой поездки в летописи: на прощальные напутствия патриарха княгиня отвечает "Люди мои и сын мой — поганые; да сохранит меня бог ото всякого зла!". Какой панический ужас перед собственным народом, перед родным сыном сквозит в этих словах! После поездки Ольга уговаривала Святослава креститься. Это была ее последняя надежда, ее и всей христианской партии. Сын отвечал с брезгливым недоумением: "Меня моя же дружина засмеет". Один очень, вообще-то, неглупый историк умудрился написать по этому поводу вот что:

"Для хищнической дружины, стремившейся к грабежам, убийствам и грубым чувственным удовольствиям, круг христианский с его любовью, кротостью и воздержанием должен был возбуждать смех и презрение".

 Как в таких случаях говорится — "не тем будь помянут", оттого я и не называю имени историка. Про "хищническую дружину" мы уже говорили. Но "христианский круг"-то русы, в отличие, видимо, от этого историка, не по романам слезоточивым о первых христианах знали! Вспомните, что мы знаем про Византию. Не правда ли, как прекрасна любовь дяди Константина Багрянородного к родному племяннику, сыновей Романа Лакапина — к отцу! Какой кротостью веет от медного быка Феодосия Великого, в котором заживо сжигали людей, от ипподрома, окропленного кровью десятков тысяч православных христиан, погибших от рук палачей-единоверцев! Сколько воздержания в богохульных эскападах цесаря Михаила и его "патриарха" Грилла, в императоре Романе II и его кабацкой возлюбленной, вознесшейся с панели на престол! Дела "христианского круга" Византии не могли вызывать — и не вызывали — у самых небрезгливых язычников ничего, кроме омерзения, а в сочетании с беспримерным лицемерием слов "любви, кротости и воздержания" и впрямь "возбуждали смех и презрение"! К тому же отречься от веры предков для князя-воина было самым мерзким из человеческих деяний — изменой: "Как я захочу ин закон принять?!".