Святослав Хоробре: Иду на Вы!

Да, если кому любопытно… Адальберт, после киевского провала, не успокоился. Отправился крестить воинственных пруссов, племя, жившее на землях нынешней Калининградской области. Племя это еще много веков будет отстаивать свою веру от преемников Адальберта и будет ими уничтожено. Все. До последнего человека. Останется Пруссия, а пруссов не будет. В Х же веке пруссы очень даже были. Они и прославили неугомонно рвавшиеся в святые Адальберта в качестве мученика. Что ж, тоже неплохо. Не равноапостольный, конечно, но чем богаты…

Повадился кувшин по воду ходить…

Вернемся к герою. 962 год — первый год его полновластия. Год окончательного превращения из княжича в князя. Из юноши в мужчину.

7. КАРФАГЕН ТРЕТЬЕГО РИМА. ИДУ НА ВЫ!

Дани. Пошлины. Пошлины. Дани.

Рынки рабьи да деньги в рост.
Пухни, пухни, казна каганья,
Мерзни, мерзни, шакалий хвост!

Были моросью, стали — наледью.

Пали пылью, да въелись ржой.
Не уйти, как бывало, налегке,
Дорожа своей головой.

Стены куплены, рати наняты,

Груды золота — не спасут…
Синеокая сталь язычников
Позвала каганат на суд.

За разбои. За глум над храмами.

За сведенных на торг невест.
Пламя жжет. Но лютее пламени
Жжет со знамени Хорсов крест.

Озар Ворон.

1. У кормила державы

Он поднял меч, и слева, справа
Соратники поднялись строем.
Увенчанный былою славой,
Их гордый стяг взлетел над полем…
Он поднял меч, и вспышки молний
Явили их холодным взорам
Ряды мечей, знамен и копий -
Врага бесчисленные орды.

Александр Лобков.

Итак, пред нами двадцатилетний князь. Возможно, уже отец, и даже не единожды. Его дальний потомок, Владимир Мономах, женился в 12 лет. Скорее всего, в Константинополь юный государь ездил еще неженатым — даже "премудрая" Ольга не могла рассчитывать, что император Восточного Рима выдаст родственницу во вторые или третьи жены. Хотя… как знать, один сын нашего героя выклянчил таки принцессу-невесту, имеючи на момент сватовства пять жен и восемьсот наложниц. Но мы сейчас не о женах и не о сыновьях. Да и нашего героя в дни вступления на престол это заботило в последнюю очередь.

Что бы стал делать, оказавшись правителем и военным вождем огромной державы, тот гуляка-разбойник, которого рисуют нам иные историки? Начал бы налеты на соседей, выбирая позажиточней — и послабее, бандиты всегда трусливы. На худой конец, если соседи показались бы бедноваты, пристроился б пощипать крымские владения Византии — земли богатые, но слабо защищенные, особенно от набега с моря.

Именно так, к слову, поступил его недостойный сын, коего как раз отчего-то числят в государственных умах и собирателях. Начал с грабежа соседей, выбирая послабее и побогаче. Ятвяги, радимичи, вятичи, опять вятичи, ляхи… Что жертвы набегов были братьями по языку, крови, вере, его не волновало ничуть.

Или волновало? Или он, — а может, стоявшие за ним, — как раз все хорошо продумал и уже тогда готовил погром Новгорода и алую от крови Припять под Туровым? Уже тогда приучал дружину видеть врагов во взывавших к Перуну воинах? Приучал рубить стариков, заслоняющихся деревянными образами щуров, за косы оттаскивать от алтарей кричащих девушек, грабить и жечь славянские храмы? Как знать… Закончил же "государственный ум" превращением в наемника византийцев. Никто, даже крестившийся Оскольд, даже Ольга, не опускались до такого. Подавил мятеж в богатейшем крымском городе, неплохо, надо думать, на том поживившись; а в качестве "ста бочек варенья и ста пачек печенья" получил из Царьграда "собиратель"-наемник ошейник с крестиком и чернявую смуглянку-принцессу. Снизошли-таки "богоизбранные" императоры…

Но и здесь герой нашего повествования вступает в противоречие со "здравым смыслом" древних и нынешних робичичей. Он воин — и выбирает наиболее опасного врага, опасного настолько, что войну с ним можно уподобить поединку с драконом, исполином-людоедом или другим чудищем из древних легенд. Он князь — и направляет оружие против смертельного, старого недруга Руси. Он жрец — и поднимает меч на воплощенную Скверну, земное подобие бесовни Кромешного мира, ожившее оскорбление Северных Богов.

На Хазарский каганат.