Святослав. Великий князь киевский

Ему вспомнилось, как осуждал он мать за желание не знать об отцовских изменах, как возмущался он этим, как убегал, не понимая её, не в состоянии выносит её по-собачьи преданные, обращённые на мужа взгляды, когда приходило отцу на ум приголубить её или когда нужно было сделать это во имя большой княжеской политики.

Дверь распахнулась, и из большой гридницы вышли двое. На них были малиновые корзна[18], синие шёлковые рубашки, подпоясанные витыми многоцветными поясами, на ногах высокие лёгкие красные сапоги, порты пестрядинные, шапки алого бархата с куньей оторочкой, мечи, изукрашенные лалами. Святослав узнал двух молодых князей, своих двоюродных братьев. Они не заметили его. Один из них сделал знак усыпанной перстнями рукой, и сразу же несколько ближних бояр и старших дружинников торопливо поднялись с лавок и пошли вслед за князьями.

Затем вышли несколько человек постарше, одетые немного скромнее, чем молодые князья. Среди них двое дядей Святослава по матери, из Мстиславичей. В центре этой группы шёл отец, улыбающийся, раскрасневшийся, свежий, словно не он вчера пил до полуночи, а потом утром скакал в Киев и провёл совет с боярами...

Святослав дёрнулся было, чтобы подойти к нему, но опять на плечо легла рука Ратши.

— Ваши дела семейные, их с глазу на глаз решают, — шепнул он и поспешил к великому князю.

«Значит, знает», — подумал княжич.

Отец довёл князей до двери, распрощался. Дальше с гостями пошёл Ратша.

Ожидавшие своих князей бояре и старшие дружинники потянулись вслед за ними, кланяясь степенно великому князю, стоявшему у двери. А у того для каждого находилось доброе слово, каждого знал по имени и помнил, где и в каком бою кто отличился.

Когда в гриднице остались лишь свои, великий князь кивнул сыну, которого словно не замечал до той минуты:

— Идём!

Святослав вслед за ним вошёл в стольную палату. Отец сел на стольце, указав сыну на лавку рядом с собой.

Вся ярость кипевшая в княжиче, все злые, горькие слова, что выкрикивал он, отчаянно мчась в Киев и загоняя коня, — всё вдруг куда-то испарилось, и остался он, мальчишка, и огромный, красивый, могучий, зрелый муж, его отец и великий князь.

   — Обидел я тебя? Прости, — прямо начал отец. — Ты первый в малинник залез.

   — Она тебя не любит! — обрёл голос княжич.

   — А я и не требую, чтобы любили. Хотя врёт она — меня все бабы любят! — самодовольно усмехнулся великий КНЯЗЬ.

От этих слов всё всколыхнулось в Святославе, и он закричал ломающимся голосом:

- Она ненавидит тебя! И я ненавижу! Как ты мог опоганить всё. Растоптать... воспользоваться тем, что ты господин... Ты посмотри, до чего мать довёл своими наложницами...

   — А вот мать — не твоё дело, — чуть повысил голос Всеволод, словно лев прорычал.

   — Она моя мать, она страдает, и именно поэтому это моё дело! — теряя над собой контроль, закричал Святослав. — А тебя никто, кроме киевских да черниговских баб, не любит!

   — Это не так уже мало, сынок. Дай Бог, чтобы о тебе так убивались, когда тебя не станет, а уж обо мне в голос реветь будут! — Всеволод опять усмехнулся самодовольно, стукнул по резному поручню стольца кулаком и сказал: — Всё, закончили. Я Неждану отпускаю. Мне в её слезах купаться радости нет. А ты волен поступать как тебе вздумается. Иди.

И было столько силы, столько властности в этом «иди», что княжич попятился, потом повернулся и пошёл к выходу. Когда уже открыл дверь, услышал:

   — Я приказал сегодня баню истопить вечерком. Велю тебе со мною быть.

Неожиданный и непререкаемый приказ отца заставил Святослава задуматься...

Он поднялся в свою светёлку. Лёг на ложе и против желания легко уснул.

Проснулся княжич весь в испарине.

Солнце закатывалось. Из окошка сладко тянуло с поварни пирогами, и Святослав почувствовал зверский голод. Спустился вниз, велел холопу окатить себя водой, прошёл на поварню и получил огромный кусок пирога с зайчатиной и луком.

Лениво дожёвывая последний кусок, подумал, что все княжеские дома — и Олегов дворец, и в Почайне отцов дворец, и в Чернигове — все они выстроены на одну колодку, и можно запутаться, где ты. Было в этом что-то хорошее, постоянное, успокаивающее и надёжное, и что-то раздражающее и тревожное. Полная потеря личности, наверное?.. Да ещё отец... Вот приказал он в баню с ним идти, и он пойдёт и слова не скажет. Потому что отец умеет подавлять всех... Или вообще власть такова по сути своей, по самой природе, что все, кто стоит внизу, теряют свою личность, независимо от того, кто эту власть воплощает?.. А отец умеет внушить и трепет, и страх Господень и заставить выполнить приказание...

Получалось, что княжич помимо воли начинает опять восторгаться отцом, как восторгался им всегда, с раннего детства, даже осуждая и временами ненавидя его из-за отношения к матери. Наваждение какое-то...

«А вот возьму и не пойду к нему в баню», — подумал он вяло, понимая, что всё едино: хорохорься не хорохорься, а приглашение отца — честь, и от неё не откажешься. А откажешься, с отца станет — велит с дружинниками привести...