Овсена гордо повела плечами, тряхнула головой, поправляя тяжёлую, отливающую червонным золотом косу, потом смело взглянула на княжича своими похожими на васильки очами.
– Правда, княже!
– А за что же? – опять спросил Святослав.
– Потому как заслужил! – так же спокойно, с внутренним достоинством отвечала девица.
– Ежели отблагодарила, знать было за что! – загудели люди. – А то купец и сын его, вишь, супостаты какие, хитрость и силу применить удумали – и супротив кого? Вдовы горемычной да сиротинушки безотцовской!
«Такую и впрямь ни лестью, ни посулами не соблазнишь и силой не напугаешь», – с невольным уважением подумал Святослав, на миг залюбовавшись тонким станом девушки, во всём облике которой читалась гордая отцовская неукротимость, в то же время сочетавшаяся с материнской красой и естественной женской скромностью. На ум сразу пришли слова Яроведа о русской красоте – простой и вольной. Но мысли сии были кратковременны и вытеснились другими, едва Молотилиха с дочерью ушли с погоста в сопровождении Комеля, а их место заняли новые жалобщики и ответчики.
Лишь через несколько дней, покончив со всеми делами, княжич вернулся домой. Княгиня с нетерпением поджидала сына. После трапезы они обсудили некоторые дела, Святослав передал матери свои списки взятой с полюдья дани, и Ольга сразу же стала делать гусиным пером какие-то заметки на палимпсесте – пергаменте, с которого были стёрты прежние записи.
– Иди, сынок, отдыхай после трудов нелёгких! – велела княгиня. – А я ещё посижу, надобно многое подсчитать…
Святослав отправился в свою горницу. Он уже снял сапоги и рубаху, когда дверь тихо отворилась и в неё мягко, как кошка, проскользнула Малуша. Радостно улыбаясь, она протянула руки к княжичу:
– Любый мой, наконец-то вернулся, я так соскучилась!
Но Святослав остановил её движением руки и заговорил спокойным, равнодушно-усталым голосом, от которого Малушу поочерёдно бросало то в жар, то в холод:
– Уйди, я устал, спать хочу. И впредь не ходи ко мне, матушка прознает – худо будет…
Сердце рабыни забилось гулко и часто, внутри будто зимним ветром подуло. Обострённым женским чутьём она враз поняла – всё!.. То, чего она ждала и боялась, случилось – Святослав отвергает её. Теперь остаётся лишь то, что она припасла, предчувствуя подобный исход.
– Постой гнать меня, княже, – зажурчала ласковым ручейком, – не знаешь ведь, что случилось за время, пока тебя не было…
– А что случилось? – спросил Святослав.
– Ребёнком твоим я тяжела… – с этими словами она рванулась к Святославу, положила руки на плечи, заглянула в очи, заговорила-задышала часто и горячо: – Сына, наследника тебе подарю… Рабой твоей самой верной буду, периной пуховой у ног постелюсь, мёдом для уст твоих стану, усладой нежной, ежели ты только…
– Хватит, Малуша, оставь меня! – прервал её Святослав.
Сильными руками он без труда отстранил льнущую к нему девицу, готовую вот-вот разрыдаться. Однако с последними словами князя она вдруг подобралась вся и, стараясь скрыть охватившие её злость и раздражение, выбежала из горницы.
Княгине Ольге тут же было доложено, что Малуша вновь тайно бегала к Святославу. Та вызвала ключницу к себе.
– А что, Малуша, – без обиняков спросила Ольга, глядя в упор, – то верно рекут, что ты от князя дитя ждёшь?
Хорошо изучившая Ольгу Малуша поняла, что подобное начало не предвещает ничего доброго.
– Правда, мать-княгиня, – еле слышно обронила ключница, склонилась ещё ниже и вся сжалась, будто в ожидании удара.
– В очи гляди! – приказала Ольга.
Их взгляды встретились.
– Так ты решила, что хитрее всех окажешься? Княжеской женой вознамерилась стать, коварная рабыня? – Глаза Ольги метали такие молнии, что Малуша вновь опустила взор долу.
– Ах ты, змея подколодная, овечкой прикинулась! Ежели б не младенец, не ведаю, что б с тобой сотворила! Завтра же с очей моих долой, в загородный терем, ступай! – Ольга была рассержена не на шутку, даже взбешена. Она так доверяла Малуше, ценила её, а потом сия рабыня вознамерилась обвести её вокруг пальца, её, Ольгу, разуму которой дивился сам византийский император!
Всё оставшееся до рождения ребёнка время Малуша провела в загородных палатах с одной надеждою в сердце, что после рождения внука или внучки грозная Ольга сменит гнев на милость и вернёт её вместе с дитятком в киевский терем.
Одначе не довелось сбыться тем надеждам – тверда в слове и деле была мать-княгиня, как адамант-камень. Невзирая на лютый холод, через две седмицы после родов к юному Святославичу, которого нарекли Владетелем Мира, была приставлена кормилица, а за спиною несчастной Малуши с морозным скрипом затворились дубовые ворота загородного княжеского двора.
Добрыня крепко обнял сестру на прощание, почти на руках отнёс и усадил её, опустошённую и немую от горя, в сани, которые навсегда увезли Малушу к её отцу Малко в град Любеч.
И никогда более никто в присутствии княгини не вспоминал имени Малуши. Даже Добрыня, назначенный к Владимиру дядькой, не смел, как верный слуга, замолвить хоть словечко о сестре.