Святослав Загорский. Закон Севера

– Где же? – поняв, наконец, что листок пропал, воевода верно оценил, что, скорее всего, забрала его северянка. Чувствовало сердце: не надо давать этот список, а Никита божился, что обязательно сожжёт его. Чермный поднялся с помощью служки на ноги и со злости пнул хладный труп Головомоя и ещё, и ещё раз.

Гусак перекрестился, увидев надругательство над телом погибшего. Испугавшись, что стал свидетелем злого настроения Чермного, мужик поклонился в ноги да, подгоняя свою тощую лошадь, торопливо покинул дом Твердислава. Все же страшный человек этот Чермный.

– Заройте! – скомандовал старик переминавшимся с ноги на ногу служивым на воротах.

Воевода кипел, как самовар. Снова та Осинка, опять она. И Никита сгорел по её вине, в стольких сварах побывал его чёрный человек и всегда живым выходил, а тут… Воевода, заходя в светлицу, снова пнул дверь, да скривился от боли. После гибели Ивашки не на месте была его душа. Оплакивал он холопа, его мягкие губы, чресла крепкие. Глаза Чермного наполнились влагой. Ушёл Ивашка. И как посмел смерд бросить хозяина, что так возлюбил его всем сердцем?

Он отогнал прошлое, как назойливую муху. Все шло не так, как он рассчитывал. Казна почти пуста, князь передавал суммы только напрямую этим лесным отребьям. Голова северян часть денег, оговорённую ранее, не возвернул. Чуял Твердислав, не получит той цены. И эта дурацкая записка. Ярёма Злой из нейтрального союзника превращался в угрозу, да ещё эта Осинка, что точила зуб на Твердислава. И нельзя было назвать воеводу мнительным, потому как накануне пропал купец Колыван, что в бумаге Чермного значился первым. Осталось северянке только передать своему полюбовнику список, вот тогда Загорский с удовольствием снесёт голову воеводе. Потому как появится у него неопровержимое письменное доказательство его темных делишек.

Чермный закрыл глаза, переживая приступ боли, что скрутил ноги, потом опоясал спину и руки. Он вытерпит, не сдастся.

– Тятенька. – На пороге мялась его непутёвая дочь, и ведь не смогла наказ его выполнить, дурная.

– Чего тебе, Софья? Занят я! – Воевода снова скривился, задерживая дыхание. Если бы не болезнь, он лично вырезал бы подлое северное племя, да и Святославу жизнь подпортил бы.

– Я в тягости… – Софья покраснела и потупила взор в пол.

– Пошла вон! – взорвался воевода. – Поганая Марфина порода! Жаль, не дорезал я вас! – слюной брызгая, орал Чермный. – Непутёвая! Ты ещё и имя моё опозорила! Блудница подколодная! Была бы с мозгами, уже давно княгиней бы стала!

У Софьи губы задрожали, а из глаз брызнули слезы. Девушка вылетела из комнаты папеньки, побежала жаловаться мамке в руки. И спрашивала себя, а виновата ли она в том, что папенька её под князя положил, а потом блудницей назвал? И потом винила себя, что и правда не смогла любовью удержать князя.

Воевода в бессилии скинул документы со стола на пол. Всхлипнул.

– Ивашка, мой Ивашк-а-а, – слезливо проговорил воевода. – И пошто ты меня покинул?

– Тута я, батюшка.

Воевода замер, сморгнул слезы, что на мгновение сделали мир нечётким. И правда, подле него сидел его холоп, как есть живой. И нет раны на шее, которую он видел, когда снимали мальца с петли, и сидит он, словно подсвечен светом белым изнутри. Воевода тоскливо потянулся больной рукой, пытаясь достать до чуба парня.

– Не называй меня батюшкой, – горестно заметил Твердислав, на что служка только улыбнулся и стал растворяться в пыли, что подняли скинутые на пол донесения.

А Чермный, схвативши себя за волосы, зарыдал, как малый ребёнок.

Глава двадцать седьмая

Осинка села сверху на Ярёму. Только заместо головы северного видела Святослава, позвала его. Святослав откликнулся, жадно толкаясь в неё. А потом, развернувшись, увидела Бурого, подивилась ещё, откуда он здесь, в палатах княжеских, но когда он схватил да резко зашёл сзади, то и в нем увидела Святослава. И кричала, извиваясь да царапаясь, с устами князя на губах. И притихала, содрогаясь да всхлипывая, временно забываясь в объятиях северян, и никто не мог заменить ей Святослава. А особливо это чувствовалось, когда морок курительных трав спадал и тоскливо становилось на душе.

– Погубишь ты себя, Осинка, ох и погубишь, – качал головой Ярёма. – Уходи на север, там твоё сердце выстудится да успокоится.

Осинка улыбнулась, бодая головой Злого. Они валялись на шкурах в душной землянке. Снаружи жила своей жизнью деревня свободных людей. Лаяли собаки, кричали дети. Северянка закрыла глаза, растворяясь в знакомых звуках дома. Что-то спуталось в её душе, поселило вечный голод, утолить который самостоятельно не могла.

– Как скажешь голова, на север, так на север, – впервые за месяц, проведённый вдалеке от Святослава, согласилась Осинка, тем более что северяне готовились пойти на войну в края чужеземные, и ей надобно возглавить часть войск, что должны были незаметно пройти горную гряду и, встав между татарскими войсками, напасть на туземцев оттуда, откуда никто бы и не догадался. – Но сперва мне надобно отомстить. Может, это… поможет…