Святослав (Железная заря)

— Комитопулы не очень рады твоему появлению, но я уже говорил, что не сейчас нам идти против Византии, когда не рассеялся дым пожарищ разорённых сёл в средней Болгарии. Я держу своих воинов в руках, Давидовы ратники разграбили всё вокруг Преслава до чёрного волоса.

— Ты собирался идти на Византию?

Калокир нахмурился, князь покачал головой:

— Нет, но нужно быть готовым ко всему, когда хочешь удержать завоёванное. Я сомневаюсь, что ваши Царьградские вятшие так запросто согласятся, чтобы я владел частью Болгарии. Никифор в этом случае послушает их и ему будет плевать на меня, когда речь идёт о том, чтобы самому удержать власть.

По крыше шатра зашуршал дождь, день потемнел, превратив жило шатра в пещеру с очертаниями вещей. Святослав зажёг лучину, пристроил её в светец. Херсонец, прищурив глаза, смотрел на тягучий язычок пламени.

— Может, ты и прав, — молвил он. — Базилевс некрепок на своём столе. Растут цены на хлеб, выросли налоги, у церкви отбирают земли — недоволен патриарх.

Пламя разгорелось и весело плясало в светце, от того стало веселее и на душе. Святослав прилёг, опёрся на локоть и сказал:

— Вот она, вера ваша христианская, бедность жалеют, а сами прибытком с земель живут. Храмы ставят один другого краше, к чему это Богу? Не живёт же он в них. А всё — чтобы богатством своим других удивить и самим жить в нём. У нас волхвы в дела насущные не вмешиваются, только когда совета у них испросишь. Храмы богам ставим — да, но все силы для этого не отрываем, с мужика лишнюю рубаху не снимаем. Потому я и против христианства.

— Бог всё равно в душе у каждого один. Как он его понимает — дело его личное и не в христианстве суть. Знаю: спорить с тобой бесполезно, но скажу, что к Богу пришли, чтобы объединить людей и бедных, и богатых, только сущность человеческая извращает любое учение и только лишь монахи-аскеты нашли в себе силы отринуть всё земное. Жертвы человеческие, опять же, мы не приносим.

Святослав улыбнулся.

— И ты слухами заразен, что о нашей дикости говорят. Жертва сама идёт своей волею, волхвы страх, в ней возникающий, травами давят, ибо страх пройдёт потом, и жизнь ей не в красу станет. А пленных иногда в жертву приносим, но это когда боги прогневаются совсем. А вы разве не казните своих пленных?

Калокир махнул рукой, спорить ему не хотелось. Засобирался выходить.

— Пойду я, князь. Завтра совет у нас с тобой и Петром в Преславе.

Наутро болгарская столица с торжественным воем труб распахнула ворота, втягивая в себя Святослава с сыновьями Николы.

Посыпал мелкий снежок, тут же тая на тёплой земле. Давид, натянув поводья, приостановился, пробежался глазами по пряслам стен. На заборолах в корзинах стояли камни, на случай приступа. Защитников он не увидел, разве что дежурная смена дозора, опираясь на копья, безотрывно смотрела за крепость, народу на улицах много, стеклись с окрестностей при ратной грозе. Давид скрипнул зубами, злясь на русов и на своих нерешительных братьев — город был бы их, приди они вместе со Святославом с ратями!

Переговоры надолго не затянулись, Пётр с Сурсувулом соглашались на всё, о чём говорил Калокир. Были подписаны мирные грамоты, по которым русскому князю отходили все захваченные города по Дунаю вместе с Переяславцем, комиту Николе — западная Болгария со столицей в Сердике. Русские добились того, что воевода Борис с оставшимся войском уйдёт из Доростола, ибо Святослав не хотел иметь под боком сильную крепость с вооружёнными людьми. Причём грамоту Борису должны были отвезти русы — Святослав хотел убедиться, что в Доростоле никого не останется. Пётр не имел права решать что-либо касаемо земель Николы и Святослава. Кроме того, при нём оставался Аарон, который должен был присутствовать на советах. Святослав послать своего человека отказался, тем самым дав понять, что навсегда отрезает свои земли от Болгарии.

Глава 18

— Эй, ты!

Мужицким размашистым шагом вразвалочку к Колоту приближалась воительница Бабура. Ростом не меньше его, широка в плечах и на рожу — истинный парень, лишь бороды не хватает. Когда заговаривала с кем-то, смотрела мимо, как сквозь пустоту, с неким презрением, только с сотниками вела себя на равных, а с воеводами говорила почтительно. Отпускала грубые солёные шутки, в общем, вела, как настоящий мужик, сама же к шуткам со стороны ратных была нетерпима, могла и в драку полезть, особенно не любила, когда её называли Кабанихой — метко прилепившейся к ней кличкой. Сказывали, что парни не нравились ей вовсе, а нравились девки. Злые языки наговаривали и про её подругу, Яру Молнию, но та была стройна, бела лицом, по повадкам похожая на лесную рысь. Яра, не в пример подруге, приветливо общалась со всеми, строила глазки понравившемуся парню и была любимицей воинов, что в походах, глядя на неё тешили глаз, вспоминая оставленных дома подруг.

— Тебя Колотом кличут? — лешачьим голосом прогавкала Бабура. От неё воняло потом и ещё каким-то особым запахом женского немытого тела.

— Ну меня.