Святость и святые в русской духовной культуре. Том 1.

По вечерьнимъ убо пении седъшю ему и хотящю опочинути, не бо николиже на ребрехъ своихъ лежашеть, но аще коли хотящю ему опочинути, то седъ на столе, и тако, мало посъпавъ, въстаняше пакы на нощьное пение, и поклонение коленомъ творя. Седъшю же ему, якоже речеся и се слышааше гласъ хлопота въ пещере отъ множьства бесовъ, якоже се имъ на колесницахъ едущемъ, другыимъ же въ бубъны биющемъ, и инемъ же въ сопели сопущемъ, ти тако всемъ кличющемъ [674], якоже трястися пещере отъ множьства плища зълыихъ духовъ. Отець же нашь Феодосий, вся си слышавъ, не убояся духъмъ, ни ужасеся серьдцемь, но оградивъся крестьнымь оружиемь и, въставъ, начать пети псалтырь Давидову. И ту абие многый трусъ не слышимъ бывааше. Таче по молитве седъшю ему, се пакы бещисльныихъ бесовъ гласъ слышаашеся, якоже и преже. И преподобьнууму же Феодосию ставъшю и начьнъшю оно псалъмьское пение, гласъ онъ абие ищазааше. (38а–38б).

ЖФ отмечает, что подобное повторялось «по многы дьни и нощи» [675], и каждый раз с Божьей помощью, молитвой и пением Феодосий одолевал злых духов. Этот свой опыт он передавал братии. В частности он советовал после вечерней молитвы уединяться в келье и молиться там Богу или заниматься ручным трудом, «псалмы Давыдовы въ устехъ своихъ имуще…» (39а) [676]. И сам он не раз делал то же.

В одном случае ЖФ рисует почти жанровую картинку, умилительную как средневековый примитив: келья Феодосия, время после вечерней молитвы, в келье двое — искусный черноризец Иларион, переписывающий книгу, и отец Феодосий, «оному же псалтырь усты поющю тиха и рукама прядуща вълну, или кое ино дело делающа» (44г); входит эконом и сообщает, что на завтра не на что купить еды для братии; Феодосий отвлекается:

Се, якоже видиши, уже вечер сущь, и утрьний день далече есть. Темьже иди и потрьпи мало, моляся Богу, неколи то помилуеть ны и попечеться о насъ, якоже самъ хощеть. (44г).

Эконом уходит, а блаженный «иде въ келию свою петъ по обычаю обанадесяте псалма» (45а); спустя некоторое время снова приходит не находящий себе покоя эконом с той же заботой, и снова Феодосий отсылает его обратно, с просьбой не заботиться о завтрашнем дне и с уверением, что Бог не оставит их; эконом, едва ли вполне успокоенный словами Феодосия, уходит,

и се вълезе светьлъ отрокъ въ воиньстеи одении и поклонивъся, и ничесоже рекый, и положивъ же на столпе гривьну злата и тако пакы молча излезе вонъ. (45а).

Феодосий берет золото и со слезами молится про себя, потом призывает привратника и спрашивает его о том, кто приходил ночью в монастырь; «Никто, — отвечает тот, — так как ворота еще засветло были заперты»; тогда Феодосий зовет эконома —

Чьто глаголеши, брате Анастасе, яко не имамъ чимь купити братии требования? Но сице, шедъ, купи еже на потребу братии. Въ утрей же пакы день Богъ да попечеться нами.

Эконом все понимает, падает ниц и кланяется Феодосию, а тот поучает никогда не предаваться отчаянью и быть крепким в вере и кончает словами — «И сотвориши братии праздьникъ великъ дьнесь» (45б).