Святотатство

Когда они впервые появились на арене, зрители разразились недоуменными возгласами. Гладиаторы, тащившие за собой сети, больше походили на рыбаков с берегов Стикса. Никто не предполагал, что они станут сражаться, так как у них не было никакого оружия, кроме гарпунов-трезубцев. Мы даже решили, что эти люди намерены развлечь нас каким-нибудь новым танцем. Но вслед за ними на арене появились вооруженные гладиаторы. Каждый из них встал напротив какого-нибудь странного рыбака. Зрители застыли в предвкушении бойни, во время которой вооруженный боец изрубит на куски безоружного. Но вопреки этим ожиданиям, сетеносцы метались по арене, бросали свои сети, пытаясь поймать противника, отбегали прочь, если бросок оказывался неудачным, и, проворно подтянув сеть, начинали все сначала. Поначалу это зрелище было встречено хохотом и улюлюканьем, но постепенно зрители вошли во вкус необычного представления и начали громко подбадривать бойцов. К немалому удивлению собравшихся, сетеносцы в большинстве случаев одерживали верх над своими вооруженными соперниками. Все это было настолько непривычно, что зрители не могли решить, кто сражался лучше. Толпа, впрочем, проявила единодушие, дружно подняв большие пальцы вверх и тем самым запретив добивать побежденных, многие из которых вскоре умерли от полученных ран.

Цезарь рассчитывал использовать это новшество лишь однажды, однако бои с сетями пришлись зрителям по душе, и они постоянно требовали повторения полюбившегося зрелища. Насколько мне было известно, ныне Статилий Таурас ввел бои с сетями в разряд постоянных состязаний. Разумеется, сторонники традиций, подобные моему отцу, недовольно пожимали плечами, а суровые поборники добродетели вроде Катона утверждали, что подобные фокусы унижают самую идею смертельной гладиаторской битвы.

Раб провел меня в покои, где проживал школьный врачеватель, мой друг Асклепиод, непревзойденный знаток по части смертельных ран. Первые несколько минут мы обменивались приветствиями, к которым Асклепиод, подобно всем грекам, питал особое пристрастие. Потом мы со всей возможной краткостью пересказали друг другу, чем занимались на протяжении последнего года; наконец я перешел к нынешним делам, поведав Асклепиоду об убийстве, случившемся накануне.

— Ох, Деций, как это на тебя похоже! — воскликнул Асклепиод, выслушав мой рассказ. — Всего три дня, как ты вернулся в Рим, и уже оказался впутанным в убийство.

— В два, — поправил я. — Одно совершено, другое, на мою удачу, осталось лишь попыткой.

Я вручил ему сверток со злополучным печеньем.

— Ты можешь узнать, отравлено оно или нет, не скармливая его рабу?

— Помимо рабов, существуют животные, — заметил Асклепиод. — Конечно, собаку сладкое печенье вряд ли соблазнит, а вот свинья сожрет его за милую душу. Но, предупреждаю тебя, на подобные проверки не следует полностью полагаться. Существуют вещества, безвредные для животных, но смертельно опасные для человека.

— Если выяснится, что печенье отравлено, существует какой-нибудь способ узнать, что это за яд? — спросил я.

— Это чрезвычайно трудно, если только в твоем распоряжении нет отравленного этим ядом человека, который описывает свои ощущения. Как ты понимаешь, опыты такого рода находятся под запретом.

— У меня и мысли не было просить о чем-нибудь подобном. Как ты думаешь, тебе разрешат осмотреть тело Капитона? К сожалению, сейчас я не занимаю никакой государственной должности и не могу выдать подобное разрешение сам.

— Думаю, с этим не будет трудностей, ведь все владельцы моргов — мои хорошие знакомые. К тому же, судя по тому, что ты рассказал, в особо тщательном осмотре нет необходимости. Достаточно беглого взгляда. Думаю, я займусь этим уже сегодня вечером.

— Буду тебе очень признателен, — кивнул я.

— Друг мой, Деций, как только ты появляешься в Риме, жизнь сразу становится намного интереснее. Прошу, без стеснения обращайся ко мне всякий раз, когда у тебя есть надобность в моих услугах.

— Я загляну завтра, — пообещал я.

— Если будешь жив, — уточнил Асклепиод.

У моего друга несколько странное чувство юмора, но у греков, как известно, множество причуд.

Я вновь пересек мост и направился к себе домой, в Субуру. Мысль о том, что сегодня не следовало выходить из дома безоружным, приходила мне на ум все чаще. Утром я был настолько поглощен перспективой первого в моей жизни заседания сената, что совершенно позабыл об осторожности. Разумеется, носить оружие в пределах, ограниченных померием, строжайше запрещено, а в курии и подавно, но я не испытываю особого благоговения перед подобными запретами. После очередного покушения на мою жизнь наши римские традиции и обычаи неизменно теряют свою значимость в моих глазах.

Я безоружным шел по узким улицам, где меня могли поджидать приспешники Клодия. Вслед за этой мыслью в голову мне пришла еще одна: действовать посредством яда — явно не в привычках моего врага. Каким бы подонком ни был Клодий, он имеет обыкновение убивать своих противников собственной рукой, предпочитая делать это на глазах у публики.