Святотатство

Теперь у меня появилась надежда, что я выйду из переделки живым. В самом конце улицы возвышалось колоссальное здание базилики Эмилия, взгляд мой упирался в его тыльную часть, лишенную каких-либо украшений. Я знал: если только сумею добежать до базилики, то окажусь на Форуме, а там даже Публий Клодий вряд ли решится меня убить. Но силы мои были уже на исходе, раненое плечо сводило от боли, казалось, кровь вот-вот хлынет у меня горлом.

Но вот я поравнялся с базиликой, спустился по ее ступеням и оказался на деревянном судебном помосте, расположенном напротив. На мою удачу, здесь как раз проходило судебное заседание. Судя по всему, оно было в самом разгаре — народу на помосте собралось множество, и выступавший законник, дойдя до самого драматического момента своей речи, картинно воздел унизанные перстнями руки. Никогда не забуду выражение ужаса, исказившее его лицо в тот момент, когда я с разбегу врезался в него. Мы вместе полетели на доски помоста; белоснежная тога законника развевалась, точно парус, наполненный ветром.

Первым, кого я увидел, встав на ноги, был Клодий, несущийся прямо на меня. Его искаженное от ярости лицо цветом напоминало пурпурную тогу триумфатора. В руке он сжимал сику, короткий изогнутый меч, и я понял, что удар в плечо нанес мне именно он. Желание нанести врагу ответный, еще более жестокий удар овладело мною. В следующее мгновение меч Клодия со свистом рассек воздух, но я сумел отразить выпад при помощи цестуса. Взмахнув кинжалом, я нацелился в горло противника, но Клодий наклонился, метнулся вперед, ударил меня головой в живот и обхватил обеими руками вокруг пояса. Я не устоял на ногах, и оба мы повалились на злополучного судейского. При этом я прилагал все усилия, не давая Клодию освободить правую руку, сжимавшую меч. Лишившись возможности действовать руками, мерзавец пустил в ход зубы, кусая меня за нос. Лишь получив удар коленом в пах, он разжал челюсти, и мой несчастный нос оказался на свободе. Еще один славный удар пришелся в то же уязвимое место. Клодий завизжал, как поросенок, которого лишают мужского достоинства. Освободившись от хватки врага, я сбросил его с себя и двинул ему по шее. Удар получился совсем слабый, однако его оказалось достаточно, чтобы Клодий лишился сознания и замер, растянувшись на животе. Я уселся ему на спину, запустил руку в его густые курчавые волосы, немытые и вонючие, как козлиная шерсть, оттянул голову назад и приставил к шее лезвие кинжала. В следующий миг я распорол бы его от глотки до кишок. Но тут кто-то схватил меня за руки, едва не выворачивая суставы. Шеи моей коснулось что-то жесткое, и я понял, что это фасции, прутья ликтора. Хорошо известным ему приемом ликтор давил ладонью мне на затылок, другой рукой затягивая прутья вокруг моей шеи до тех пор, пока я не начал свистеть от удушья. Другие ликторы суетились вокруг Клодия, применяя к нему тот же способ лечения.

Судьи и зрители свистели и топали ногами, радуясь неожиданному развлечению. Ликторы поволокли нас к претору, точно животных, предназначенных для жертвоприношения.

— Кто осмелился оскорбить величие римского суда столь дерзким способом? — прогремел над нами звучный голос.

На лице человека, восседавшего в курульном кресле, застыло выражение холодной ярости. То был выдающийся претор Гай Октавий, стяжавший славу военачальника и знатока законов, и, кстати, родной отец нашего бесценного Первого гражданина, который в тот год еще марал пеленки.

Мы с Клодием назвали свои имена, хотя прутья, впившиеся в горло, мешали говорить членораздельно. Наше мычание вызвало в публике взрыв смеха. Наверное, я и сам бы смеялся, окажись зрителем, а не действующим лицом подобной комедии.

— Как видно, некий знатный гражданин оставил сей мир, и в память о нем вы решили устроить погребальные игры прямо на Форуме? — осведомился Октавий.

— Клодий и его люди напали на меня, — заявил я. — Мне пришлось спасаться бегством. Неужели ты думаешь, я по доброй воле затеял драку с дюжиной вооруженных громил?

— Они напали на тебя, когда ты мирно шел по своим делам, верно? — процедил Октавий. — И при этом, как положено добропорядочному гражданину, на одну руку надел цестус, а в другой сжимал кинжал? Разве тебе не известно, что всякий, кто носит оружие в пределах, ограниченных померием, нарушает закон и подлежит наказанию?

— По крайней мере, это благородное оружие, — возразил я. — Мой противник имел при себе сику.

— Верно сказано! — не в силах сдержаться, выкрикнул один из законников.

Римский закон чрезвычайно строго проводит различие между благородным и неблагородным оружием. Тем не менее Октавий бросил на поддержавшего меня юриста испепеляющий взгляд.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание, Публий Клодий? — осведомился он.

— Я занимаю государственную должность и не подлежу уголовным обвинениям! — торжествующе заявил Клодий.

Октавий махнул своим жезлом в сторону облаченной в белое одеяние фигуры, сидевшей неподалеку. То была одна из весталок.