Святые горы

Между тем Дубельт находился ближе к истине, чем Мордвинов. Дни управляющего III отделением судьба уже сочла. Вскоре на его место сядет начальник штаба, слив в своей особе две эти должности. Немаловажное событие произойдет после смерти Пушкина, в 1839 году, а в 1842 году объединятся остальные жандармские части для более эффективной борьбы с революционным движением. Изменения в репрессивном аппарате царь совершит по инициативе Леонтия Васильевича Дубельта.

До 1839 года единство III отделения и корпуса жандармов скреплялось личной унией шефа жандармов и начальника III отделения. Жандармы осуществляли практику репрессий, а III отделение являлось всего-навсего частью собственной его императорского величества канцелярии, которая имела несколько других вполне респектабельных и благопристойных отделений. Да и III занималось не исключительно «предметами высшей полиции». Например, И экспедиция ведала… крестьянским вопросом, IV — кадрами и… пожалованиями. Однако подобная раздвоенность длилась недолго. К личной унии Бенкендорфа, а затем Орлова присоединилась личная уния Леонтия Васильевича. С исчезновением Мордвинова из «конторы» Дубельт добивается слияния двух должностей, сконцентрировав в своих руках мощную систему подавления. Именно Дубельт заложил основы нового охранительного режима в России.

Розовый, как барышня, фельдъегерь Вонифатий мелко, по-птичьи перебирая тонкими ножками, обогнал Бенкендорфа и так же мелко постучал костяшками в дверь с расстановкой, условленно. Спустя несколько минут зазвенел ключ и в неширокую щелку высунулся — до половины лица — камер-лакей, не Малышев, а кто-то незнакомый, в зеленой униформе с белой опушкой и красным воротником, под которым сияли большие медные, до солнечного блеска надраенные пуговицы. Камер-лакей сразу же прикрыл створку и снова круто повернул ключ.

14

Ждать особенно не пришлось. В узкое пространство затем вдвинулся царь, будто в рамку вставили изображение. Пригласив гостей, пальцем он отослал фельдъегеря, запер с тщательностью замок и, побренчав перед носом камер-лакея связкой разнокалиберных ключей, спрятал ее в карман. Дубельт удивился странному жесту, свойственному скорее экономке. Когда Бенкендорф, Мордвинов и Дубельт возвратились из глубочайшего поклона в приличествующее двуногим положение, царь махнул им: мол, шагайте смело вслед! Да не ленитесь! Догнать его было трудно: Бенкендорфу мешал возраст, Мордвинову — Бенкендорф, Дубельту — ноющая рана, но отставать далеко боялись. И Дубельт спешил, стиснув зубы, прихрамывая, собрав волю в кулак, чтоб не опозориться физическим недостатком. Царь, упруго отбрасывая желтые новенькие подошвы, почти бежал, нимало не заботясь, что там за его спиной.

«Ноги у него крепкие, как у оленя, — подумал жалобно Бенкендорф. — Ноги у него самое сильное место. Гибкие, высокие, под стать ногам танцующей мадемуазель Эвелины!» Он с циничным удовольствием перескочил мысленно на ноги мадемуазель Эвелины, гибкие и высокие. Внезапно забыв про нее, Бенкендорф припомнил мраморные купальни в Царском Селе, голого царя и высокую полную грудь другой, неведомой ему ранее женщины. Когда он однажды пришел с докладом к царю, она испуганно укрылась простыней. Позже ничего, приспособилась и, напротив того, кокетливо играла пальчиками по своему же плечу, когда нескромный взгляд все-таки вынуждал ее заслонять локтем белопенные холмы. Он с усилием прогнал соблазнительные воспоминания и принялся на ходу думать о насущном, материальном, о том, во сколько ему обошелся визит к мадемуазель Эвелине.