Святые Горы (сборник)

Если вынести за скобки интерпретацию политического credo Пушкина, а это необходимо сделать, то гневная эпистола Жуковского, адресованная Бенкендорфу, есть превосходный и редко встречающийся образец рискованной для самодержавной России оппозиции. Письмо свидетельствует о необыкновенных душевных процессах, происшедших у Жуковского после гибели Пушкина. Вряд ли какой-нибудь глава охранки в XIX веке получал подобное послание от частного лица. Если письмо Вяземского к великому князю Михаилу Павловичу уснащено жалобами на поведение зачинщиков травли, на интриганство, а также на глупые действия жандармов и невнимание их шефа к его особе, то продуманная обвинительная речь Жуковского ставит своей равной целью вскрыть перед Бенкендорфом его личную ответственность и неприглядную — быть может, подлую — роль в жизни Пушкина на всей ее протяженности. Письмо к Бенкендорфу — это первая попытка, пусть несовершенная, но отнюдь не трусливая, нанести удар по официальной легенде, которую — о парадоксы времени! — сам Жуковский пытался создать в другом письме — к Сергею Львовичу Пушкину, письме, широко известном и достаточно роковом для репутации Василия Андреевича.

Смысл и значимость его упреков руководителю репрессивного аппарата царя до сих пор явно недооцениваются, они ослаблены предвзятой трактовкой творчества Пушкина, желанием представить его движение как простое поступательное — от либеральных идей, свойственных всякой молодости, к идеям монархическим, свойственным зрелому члену общества. Жуковский это делал со своей точки зрения, используя доступные ему приемы, но он все-таки боролся за Пушкина, а значит, и за достижение цели, которую тот перед собой поставил. Ошибочно расценивать действия Жуковского только как эгоистическое стремление обелить себя в мнении правительства, хотя и подобный мотив не стоит полностью исключать. Ни в коем случае также нельзя проходить мимо поединка Жуковского с Бенкендорфом, поединка в своем роде уникального, без которого горестная история золотого века русской литературы станет куда беднее. Сравнение высказываний Жуковского и Вяземского с особой рельефностью рисует душевное благородство старшего собрата по поэтическому цеху и одновременно наводит на мысль, что если он заблуждался в истории с Геккернами искренне, то младший бездействовал если не от полного равнодушия, то, вероятно, от нежелания нарушать спокойное течение своих занятий.