Святые отцы Церкви и церковные писатели в трудах православных ученых. Святитель Григорий Богослов. СБОРНИК СТАТЕЙ

Все эти размышления успокоили волновавшийся дух св. Григория. «…В помощники к сим размышлениям, – говорит далее святой отец, – беру я время и в советники – Божий оправдания, которым верил я всю жизнь свою».[620] Так, в заключение всего, св. Григорий видит в перемене своей судьбы исполнение предначертаний о нем Божественного Промысла, и, подклоняясь и смиряясь под крепкую руку Божью, он с верой и упованием на всесильную помощь свыше вступил затем в действительное служение Церкви Христовой в звании пресвитера-пастыря.

IV

Известны чрезвычайные духовные дарования и ученость св. Григория Богослова. А между тем в тогдашние тяжкие и смутные времена Церковь Христова, страдавшая от еретических треволнений, весьма нуждалась в мужах богомудрых, сильных в слове, просвещенных христианским и мирским ведением, в мужах стойких в Православии и непоколебимых в благочестии, каков был св. Григорий. Ввиду этих соображений ближайшие советники и руководители св. Григория – отец его, епископ Назианзский, и друг, св. Василий Великий, – расширяют поле общественного служения – возводят пресвитера Григория в сан епископа. Случилось это вопреки желанию самого Григория, главным образом – по воле и настоянию св. Василия, который был тогда уже архиепископом Кесарийским.[621] Взволнованный и смущенный неожиданностью события, св. Григорий опять удалился в пустыню. По возвращении оттуда он также произнес, в присутствии своего отца и св. Василия, краткое защитительное Слово. Здесь он сначала говорит о своих прежних предположениях вести где-нибудь в пустыне жизнь уединенную, любомудренную, в безмолвии и покое. «…Пусть для других, – рассуждал святой отец, – будут почести и труды, для других – брани и отличия за победы, а для меня, избегающего браней и углубляющегося в самого себя, довольно жить, как могу, как бы на легком судне переплыть небольшое море и скудостью здешней жизни приобрести себе малую обитель в жизни будущей. Может быть, более низости, но зато и более осторожности показывает мысль равно удаляться и высоты, и падения».[622] Далее св. Григорий излагает причины своего возвращения из пустыни. Это были долг дружества по отношению к св. Василию и обязанность попечения о престарелом отце. Припоминает недовольство, какое он чувствовал в печали, унынии и омрачении ума (в пустыне) по отношению к св. Василию, насильно привлекшему его к епископскому служению. «Но теперь, – продолжает св. Григорий, – переменяю свои мысли и сам переменяюсь, что гораздо справедливее прежнего, а для меня приличнее».[623] И затем он, спокойный и умиротворенный, сам же оправдывает образ действий св. Василия по отношению к нему и указывает побуждения, почему тот поставил его во епископа. Он объясняет это великой ревностью св. Василия о Святом Духе, Которого он предпочел дружеству и на служение Которому, собственно, и привлек своего достойного друга. Св. Василий не мог снести, чтобы великий талант св. Григория оставался без употребления, закопанным в земле и не приносящим пользы, чтобы светильник долго скрывался под спудом. Но достоин ли был действительно св. Григорий высшей иерархической степени, об этом знает – скромно заявляет сам он – только Святая Троица.[624]

Когда отец св. Григория, по преклонности своих лет, поручил ему, посвященному в епископа, попечение о собственной (назианзской) пастве, св. Григорий снова произнес Слово. Здесь он говорит сначала, что собственное его желание было удалиться в горы и пустыни и жить в безмолвии, углубиться в самого себя, отрешиться от земных помыслов и беседовать только с Богом. Дух же Божий требовал, чтобы св. Григорий «выступил на среду, принес плод обществу, искал для себя пользы в пользе других, распространял просвещение, приводил к Богу люди избранны (Тит. 2:14), царское священие, язык свят (1 Пет. 2:9) и сделал, чтобы в большем числе людей очищался образ [Божий]».[625] Долго св. Григорий колебался и недоумевал, на что ему решиться – удовлетворить ли собственному желанию или покориться велениям Духа. Наконец св. Григорий решил поступить так. «Я рассудил, – пишет он, – что всего лучше и безопаснее соблюсти средину между желанием и страхом и в одном уступить желанию, в другом – Духу. А сие нашел я возможным, если не вовсе буду убегать служения, чтобы не отринуть благодати, что было бы опасно, и не возьму на себя бремени выше сил своих, что было бы тягостно. Для первого нужна другая голова, для последнего – другие силы; вернее же сказать, то и другое высокоумно. Напротив того, благочестиво и вместе безопасно соразмерять служение с силами и, как поступаем при употреблении пищи, что по силам – принимать, а что выше сил – оставлять. Ибо так умеренностью в том и другом приобретается и телесное здравие, и душевное спокойствие».[626]