Святые сердца

Они достигают вершины и входят в открытую колокольную камеру. Их появление вспугивает целую стаю устроившихся на ночлег голубей, которые взлетают, поднимая настоящую бурю своими свистящими и хлопающими крыльями. Аббатиса размахивает руками, прогоняя их, и обе женщины визжат от смеха, пока птицы кружат и шумят вокруг них, прежде чем сняться и улететь.

– Удивительно, как они выдерживают грохот колоколов! – перекрикивает аббатиса поднятый голубями шквал. – Надо расставить здесь силки. На кухне мясо лишним не будет, особенно зимой, хотя я не могу представить, чтобы сестра Федерика полезла за ними сюда.

Когда птицы улетают, башня остается в распоряжении женщин. Два огромных колокола неподвижно висят над их головами, высунув могучие тяжелые языки. Окружающая площадку стена им по пояс: достаточно высоко, чтобы не упасть, и достаточно низко, чтобы видеть весь город.

Аббатиса права. От вида захватывает дух. У Зуаны внезапно начинает кружиться голова, не столько от высоты, сколько от восторга перед открывшейся перспективой. В сгущающихся сумерках она видит весь старый город, лежащий к северу и западу от колокольни: мешанину черепичных крыш цвета жженой охры и мощенных булыжником улиц, протянувшихся до самого собора и его площади, две части замка с зубчатыми башнями и рвом, – а за ними новую Феррару с ее квадратами широких современных улиц и дворцами – детище второго герцога Эрколя в роли великого правителягуманиста и градостроителя. А вокруг всего этого массивные стены из кирпича, отмечающие границу города.

– Прекрасно, да? – улыбается аббатиса.

Зуана кивает – на миг она лишается способности говорить. Аббатиса, понимая, отводит взгляд, давая ей время успокоиться.

Кирпичи и булыжник. Так когдато описывал их родной город отец. Есть другие города, говорил он, где много камня и мрамора, где большие купола и башни, где каждая поверхность оштукатурена и покрыта краской, и они тоже посвоему удивительны; но чтобы по достоинству оценить силу простого кирпича, столь незаметного и столь могучего, насыщенного всеми красками земли, надо приехать в Феррару летним вечером, когда закатные лучи освещают и словно пронизывают саму ткань города.

– Видишь огни?

Их пока только два: один огромный столб дыма поднимается с главной площади, другой, поменьше, встает над замковым двором. Жар не дает приблизиться к огню, люди, мелкие, точно муравьи, суетятся и бегают повсюду. Зуана прослеживает взглядом одну из крупных улиц, уводящих от соборной площади в старый город, пытаясь определить место, где она когдато жила. Ей удается добраться до длинного узкого пространства – недостаточно большого для площади – перед старым зданием университета, но потом она безнадежно запутывается в извилистых переулках, которые отходят от него во все стороны.

– Ищешь отцовский дом?

– Да.

– Найди какуюнибудь метку и от нее иди; или вспомни какойнибудь маршрут.

Однако единственный путь, который она поклялась помнить всю жизнь, – дорога от дома до ворот монастыря – начисто стерся из памяти.

Она качает головой.

– Улицы вокруг такие запутанные. Все на одно лицо. А ты? Ты видишь свой дом?

Аббатиса указывает рукой на север.

– В новом городе все проще. Он в нескольких кварталах к западу от палаццо Диаманте. Там еще сад в середине – видишь… Я играла там с братом, когда была маленькой. По крайней мере, так он говорит. Сама я не помню.

– Ты многое помнишь?

Зуана не глядит на Чиару, задавая этот вопрос. Просто две женщины стоят бок о бок, положив руки на перила, и глядят на город, словно монастырь больше не монастырь, а высокий богатый дом с балконом, на котором две благородные дамы решили подышать вечерней прохладой и посплетничать о том о сем.

– С годами все меньше. Но коечто очень крепко. Помню себя в карете, которая едет по мосту, колеса стучат по дереву, а впереди горят факелы, – подъемный мост над замковым рвом, наверное. И ктото говорит, что, если бы настил не выдержал, мы бы все утонули.

– Страшно было?

– Нет… Скорее, весело, – улыбается аббатиса. – А еще комната – помню комнату, в которую меня привели, с круглым потолком и балконом, а на потолке было нарисовано небо, с которого люди и херувимы смотрели вниз, свешиваясь с нарисованных перил так, что казалось, вотвот упадут. Прямо как настоящие. Один человек был чернокожий, а на перилах возле него сидела обезьяна и держала ожерелье, будто сейчас уронит. Помню, я встала под ней и протянула руки, до того я была уверена, что ожерелье упадет. – Она смеется. – Едва став монахиней, я мечтала, что, когда буду аббатисой, приглашу того самого художника и закажу ему работу для нашей часовни. Только представь! Епископ и наши покровители смотрят вверх и видят Господа и всех его апостолов, которые свешиваются над ними с балкона, как будто вотвот свалятся им на голову.

Зуана тут же думает, что немало нашлось бы в монастыре добрых сестер, желающих их поймать.