Святые сердца

Девушка старается проследить ее взгляд.

— Здесь? Или здесь? — Она протягивает руку.

— Нет-нет. И поосторожнее с этим, пожалуйста.

— А что? Это тоже отрава?

— Нет, это кровь.

— Кровь? Чья?

— Сестры Пруденцы. Она стала страдать припадками, и я ее лечу.

— Совсем на кровь не похоже.

— Это потому, что она смешана с вороньим яйцом.

Девушка глядит на Зуану так, как будто у той из-под юбки только что высунулся черт. Приходится ей улыбнуться.

— Это испытанное средство. Регулярно принимаемое внутрь малыми дозами, оно помогает от припадков, если болезнь не зашла далеко.

— А если зашла?

— Тогда я не смогу ей помочь. — И перед ее глазами снова встает видение молодой послушницы, которая лежит на полу своей кельи и бьется о каменные плиты всем телом, как выброшенная на берег рыба.

Девушка ставит бутылку на полку с таким видом, точно боится заразиться от одного прикосновения к ней.

— А тех, кому ты не можешь помочь, много?

— Это зависит от того, чем они больны.

Разумеется, Зуана знает, о чем она сейчас думает: уж ее-то болезнь не вылечить никогда, ибо рана ее слишком глубока.

— Странно, что тебе позволяют все это, — говорит девушка, озираясь.

— Почему? Думаешь, если монахини служат Господу, то они должны умирать раньше или страдать больше, чем другие?

— Нет. Я хотела сказать… Ну, это как-то не очень похоже на молитвы.

— А вот тут ты ошибаешься… — Конечно, ей приходилось сталкиваться с этим и раньше; слепота, которая отказывается видеть Господа в чем-либо, кроме страдания и молитв. — В этой комнате все — молитва. Оглянись вокруг. Все здесь, каждая травинка, каждая капля сока, каждый ингредиент каждого снадобья происходит из природы и из земли, которую Он создал вместе с небесами для нашею почитания. Даже сама наша способность понимать это дарована Им.

«Почитай врача за нужду, которую имеешь в нем. Ибо и его создал Всевышний». Екклезиаст. 38, стих 1.

Девушка смотрит на Зуану с изумлением, потом нервно хихикает, словно они вдруг поменялись местами и теперь она играет роль нормальной, оттеняя безумие Зуаны.

Ну конечно. Когда Зуана поступила в монастырь, именно женщины, которые цитировали Библию как по писаному, казались ей хуже всех, ведь напряженность их чувства заставляла ее тем больше ощущать собственную заброшенность. Теперь ей с ними легче. Иногда они даже приносят ей отрывки из Писания, в которых говорится о травах, хотя ни одна еще не показала ей ничего такого, чего она не видела бы сама.

— Ты так много знаешь. И всему этому ты научилась здесь?

— Нет. Многому меня научил отец. Остальное я прочитала в книгах или узнала сама.

— Твой отец? Он что, тоже отправил тебя сюда?

— Нет. Да. — Она умолкает. — Когда он умер, мне некуда было идти.

— А ты сама? Ты хотела быть здесь?

— Я… — Она запинается. Какой грех хуже: ложь или поощрение отчаяния? — Мне некуда было идти.

— Сколько лет назад это было? — смотрит на нее Серафина.

— Шестнадцать.

Зуана замечает, как та потрясенно открывает рот, точно хочет вскрикнуть. Ее жалость ощутима. Разумеется, сейчас ей кажется, что она никогда не будет такой старой неудачницей.

Девушка отворачивается и глядит в окно. Теперь она наверняка видит краешек кладбища за оградой аптекарского огорода. Зуана смотрит на нее, пока та стоит как громом пораженная. Но вот она оборачивается.

— Она говорит, что я буду работать с тобой.

— Мадонна Чиара?

— Да. Она говорит, что Господь призывает к себе в разные дни. И что ты хорошая и любящая монахиня.

— Значит, ты должна слушаться ее. Она аббатиса и избрана за свое смирение и ученость.

— Вот как. Значит, поэтому она завивает волосы, словно придворная дама?

И опять Зуану поражает гибкость ее ума. Когда девушка перестанет желать невозможного, ее остроумие наверняка прибавит яркости полотну повседневной жизни обители, которая на первый взгляд может показаться тускловатой.

— Может быть, так она хочет помочь тебе почувствовать себя дома.

— Как? Щеголяя прошлогодними модами? — кисло отвечает та. — И вообще, здесь я никогда не буду чувствовать себя дома.

Но все дело в том, что процесс уже начался. Просто она об этом пока не знает.

Глава шестая

Она вытаскивает из кармана камешки. А что, если ни один из них не окажется достаточно крупным? Их легко было засунуть в рукав, пока она бросала в пруд остальные, но отбирать тяжелые времени не было. Она вытирает с них грязь и кладет их на вынутый из требника листок. Написанные на нем слова она помнит наизусть.

Кто не глядел в глаза моей мадонны,
И взоров нежных на земле не наблюдал;
Не знает тот любви законов томных,
Кто вздохам легким, как зефир,
И музыке речей и смеха не внимал.