Святые в истории. Жития святых в новом формате. I–III века

В раннехристианские века отношение христиан и язычников к женщине, браку и семье было диаметрально противоположным.

С самых старинных времен ведется, мой Постум, обычай Портить чужую постель, издеваться над святостью ложа,

– весело сообщал поэт-сатирик Ювенал (Сатира 6).

Христиане стремились личным примером изменить такие обычаи.

Христианский писатель-апологет Татиан (ученик Иустина Философа) в своей «Речи против эллинов» удивлялся:

«Что за прекрасное учение произвела вам Глав киппа, родившая чудовище, как показывает ее медная статуя, сделанная Никерафом Афинянином, сыном Авктемона? Пракситель и Геродот сделали вам статую распутной Фрины, а Эвтикрат – Пантевхиды, сделавшейся беременной от прелюбодея. Геродот Олфинский изобразил Гликеру, блудницу и аргосскую музыкантшу. Бриаксис поставил статую Пазифее; вспоминая ее распутство, вы едва ли не желаете, чтобы и ныне были подобные женщины… Посему вы должны стыдиться того, что вы ученики презренных женщин, а смеетесь над женщинами, преданными нашему учению, и над общественными собраниями, которые они посещают».

Факт остается фактом: в первые века в римском обществе на передний план вышли женщины, умеющие выгодно продавать свою красоту и лихо вытряхивать деньги из мужчин, чья «душа прибита Купидоновым гвоздем».

В разные времена их называли по-разному – шикарными, куртуазными, дорогими, гламурными, – но в простом, грубом Риме своим именем: продажными.

Этот любимый персонаж комедий Плавта несколько веков не сходил с подмостков римского театра, став частью повседневной жизни. Да еще какая-нибудь сопровождающая красотку старая сводня скрипучим голосом внушала зрителям со сцены: «Тех надобно любить, кто деньги платит за любовь».

В Римской империи проституцию легализовали и узаконили: публичные дома (лупанарии) и таверны, в которых работали проститутки, были повсюду. И пользовались такой популярностью, что известны случаи, когда политические деятели устраивали сбор голосов через коллегию содержателей публичных домов.

Уже в I веке римский поэт Овидий уверял, что женщин легкого поведения «больше, чем звезд на небе». И с каждым годом их становилось все больше, так как свободная любовь на разные лады воспевалась и чуть ли не обожествлялась.

«Порядочные женщины – это те, которых еще никто не домогался; мужчина, который гневается на распущенность своей жены, – просто деревенщина», – писал Овидий, общепризнанный в римском мире «певец любви».

Император Элий Вер, приемный сын Адриана, держал книжку Овидия «Наука любви» в изголовье своей кровати как главный учебник жизни, да и не он один.

«Знай, что нет такой женщины, которая была бы тебе недоступна, но надо лишь сеть распахнуть пошире», – учил этот «источник знаний».

Между строк Овидий сообщал важную информацию, которая многое в этом вопросе проясняет: «Нет наказаний за то, чтобы обманывать женщин».

Действительно, жизнь древнего римлянина вплоть до мелочей была регламентирована строгим законодательством, – а в области нравственности особых наказаний не существовало. Время от времени какой-нибудь император пытался начать борьбу с распущенностью нравов и растущей проституцией (в особенности – детской), но его указы надолго не приживались.

Тацит ужасался, рассказывая о временах Нерона: «Рим увидел все самое развращенное и несущее с собой развращение, что только ни существует под небом, дабы римская молодежь, усвоив чужие обычаи, проводя время в гимнасиях, праздности и грязных любовных утехах, изнежилась и утратила нравственные устои, и все это – по наущению принцепса и сената». Разумеется, и сенату, и императорам было выгоднее, чтобы народ развлекался и не вникал в политику.

Император Веспасиан издал эдикт, по которому женщина, вступающая в связь с рабом, сама становилась рабыней, – но даже эта угроза не помогала. Чуть ли не каждая состоятельная римлянка официально разводилась по крайней мере однажды, а чаще – два или три раза. В моде были бездетные браки, позволяющие богатым супругам «жить в свое удовольствие», проводя время в роскоши и безделье.

Римский писатель Апулей в книге «Метаморфозы» как о чем-то обычном рассказывал о женщине, которая «с утра предавалась пьянству и постоянным блудом оскверняла свое тело».

В этом развращенном мире христиане жили совершенно по другим, своим законам – как будто на отдельной планете. И окружающим такая чистая жизнь была непонятна и даже казалась подозрительной.

Не случайно одним из главных обвинений в адрес христиан был тайный разврат.

Писатель-апологет II века Марк Минуций Феликс описал в своем сочинении «Октавий», как в народе представляли христианские тайные вечери: «В день солнца они собираются для общей вечери со всеми детьми, сестрами, матерями, без различия пола и возраста. Когда после различных яств пир разгорится, а вино воспламенит в них пыл любострастия, то собаке, привязанной к подсвечнику, бросают кусок мяса на расстоянии большем, чем длина веревки, которой она привязана: собака, рванувшись и сделав прыжок, роняет и гасит светильник…»

Апологет Афинагор Афинянин возмущался от лица всех христиан: «Итак, о тех, которые считают сладострастный взгляд за прелюбодеяние и которые ожидают суда даже за мысли; о тех ли можно говорить, что они ведут развратную жизнь? У нас есть закон, который повелевает соблюдать величайшую непорочность между нами самими и ближними».

Ему вторит и Феофил Антиохийский: «Да будет далека от христиан мысль такого рода: у них находится целомудрие, выполняется воздержание, соблюдается единобрачие, сохраняется чистота» (Книга 3). Нормой христианской жизни были верность, скромность, благочестие, забота о детях и семье. В еще большей чести были безбрачие, девственность и целомудрие – но это уже для избранных, кто горел всепоглощающей любовью ко Христу.

Большинство же христиан, начиная от апостольских времен, жили обычной семейной жизнью.

В раннехристианский период некоторые епископы были даже женаты, по примеру апостола Петра. По преданию, апостол Петр путешествовал с супругой, помогающей ему во всех трудах, а в Риме видел, как ее первой повели на казнь, и напутствовал словами: «Жена, помни Господа!»

Как верно подметил историк Лев Гумилев, «женщина-христианка рожала мужу-христианину каждый год по ребенку, потому что считалось, что убивать плод в чреве – грешно, это равносильно убийству. А в это время язычники развлекались так, как принято в больших городах всего мира, и детей почти не имели». И высокая рождаемость тоже была одной из причин быстрого распространения христианства.

Женщины-христианки жили по своим правилам: избегали косметики, дорогих нарядов и украшений, не придавали большого значения внешней красоте.

«Изысканность одежд и украшений, обольстительные прикрасы лица свойственны одним только непотребным бесстыдным женщинам, и ни у кого почти не бывает убранство дороже, как у тех, у коих дешев стыд», – писал святой Киприан Карфагенский в сочинении «Об одежде девственниц». И с присущей ему категоричностью пояснял, что это утверждение относится ко всем без исключения женщинам-христианкам: «Нужным считаю преподать совет не одним только девам или вдовицам, но и замужним и всем вообще женам: то, что есть делом Бога, Его творением и произведением, отнюдь не должно быть искажаемо примесью ни золотистого цвета, ни черного порошка, ни румян, ни, наконец, другого какого бы то ни было состава, скрадывающего природные черты».

Подробности по поводу румян и краски помогают понять различия и во внешности, и в образе жизни, и в представлениях о счастье между римской гетерой (ею могла быть и знатная замужняя женщина) и женщиной-христианкой, особенно выросшей в христианской семье девушкой, хранящей девственность и чистоту. Это наблюдение чрезвычайно важно в связи с историей о трех родных сестрах, живших в конце III века в греческом городе Фессалоники. Их имена сохранились в древнейшем сирийском Месяцеслове начала V века: Агапия, Ирина и Хиония.

О том, что девушки были воспитаны в христианской вере, говорят уже их имена. Агапия – значит «любящая», это имя связано с важнейшей христианской добродетелью – любовью к ближнему. Имя Ирина означает «мир и покой».

Хиония – значит «снежная; белая, как снег», что говорит о чистоте и неприступности.

Мы не знаем, кто из трех сестер был старше, – возможно, имена в Месяцеслове даны по старшинству.