Святых не существует (ЛП)

Коул точно знает, сколько рычагов давления на меня у него есть, и не стесняется на них опираться.

И все же, несмотря на то, что он явно черствый и манипулирующий человек и бросил меня умирать в лесу, я по-прежнему с непонятной легкостью иду по холмистым улицам к своей сверкающей новой студии.

Может быть, потому, что он не пытался заставить меня чувствовать себя лучше. На самом деле я впервые заговорила на эту тему, не услышав в ответ, — Но это же твоя мама....

Коул не выражал сочувствия. Он также не предлагал никаких оправданий. Никаких гребаных банальностей. Никакой лжи.

После обеда я работаю над своей новой картиной. Никогда еще я не чувствовала такой уверенности в собственной работе. Она словно оживает под моими руками, как будто у нее есть свой собственный разум. Микеланджело говорил, что скульптура всегда была внутри мрамора. Он просто должен был освободить ее.

Именно так я чувствую себя сегодня. Картина уже там, внутри холста и внутри моего мозга. Моя кисть обнажает то, что уже существует. Совершенное и целое - все, что ему нужно, это быть раскрытым.

15

Коул

Эта одержимость Марой поглощает меня.

Это все, о чем я думаю. Она руководит каждым моим действием.

Я никогда не чувствовал себя настолько неуправляемым, что меня расстраивает.

Мои фантазии всегда были для меня сценой, на которой я расставляю актеров, как режиссер. Я потакаю им по своему усмотрению.

Теперь я обнаружил, что фантазирую о Маре, не имея ни намерения, ни контроля. Даже не осознавая, что вот-вот погружусь в очередной дневной сон, более реальный, чем окружающий меня мир.

Я вижу каждый элемент ее лица, ее тела...

Когда я впервые увидел ее, она показалась мне едва ли сносной. Ее обкусанные ногти и явная запущенность вызывали у меня отвращение.

Но теперь какая-то причудливая алхимия действует на меня. Каждый элемент ее лица становится все более привлекательным для меня. Стройность ее фигуры и мечтательные движения, когда она погружается в раздумья. Эти изящные руки, которые, кажется, воплощают в жизнь самые умные импульсы ее мозга, не оставляя между ними никакой преграды. Сочетание невинности и дикости в ее лице - и выражение бунтарства, когда она сдвигает брови, когда поднимает верхнюю губу, обнажая зубы.

Она намерена бросать мне вызов на каждом шагу, хотя очевидно, что я бесконечно могущественнее ее. Она упряма. Даже саморазрушительна. И все же она не какая-то жалкая, сломленная жертва. Ее воля к жизни, к процветанию, к тому, чтобы никогда, никогда, никогда не сдаваться в своем неустанном стремлении к цели...

Я никогда раньше не видел себя в другом человеке.

Как бы Шоу ни хотелось верить, что мы одно целое, я никогда не чувствовал с ним родства. Совсем наоборот.

В моем мире есть только один бог. Я был одинок во Вселенной.

А теперь я вижу... искру.

Искра, которая меня интересует.

Я хочу держать ее в своих руках. Манипулировать ею. Познать ее.

Мара обладает силой, отличной от моей собственной. Я хочу узнать, смогу ли я использовать ее. Или поглотить ее.

Я регулярно посещаю ее студию. Я не стучусь - она знает, что я наблюдаю за ней через камеру, установленную над ее дверью. Никакой видимости приватности.

Я захожу в студию, которая принадлежит мне и которую я ей предоставил, и вижу, как бунтарски она изменила пространство - как ей удалось каким-то образом открыть высокие верхние окна, как она разбросала свою одежду и книги и использовала неразумную сумму из своего гранта, чтобы заполнить пространство растениями - лиственными тропическими, похожими на виноградники подвесными корзинами и деревьями в горшках в дополнение к уже имеющимся декоративным лимонам. Она взяла мой тщательно ухоженный английский сад и превратила его в джунгли.

Внешний вид Мары варьируется от бездомного до ненормального - рваная спецовка, босые ноги, испачканные краской лицо и руки, кисти, засунутые в волосы для сохранности.

И все же ее картина сияет, как Пьета. Подсвеченная изнутри.

Я изучаю каждый ее миллиметр.

— Руки нуждаются в работе, — говорю я.

— Я знаю, — говорит Мара. — Ногти...

— Этот край можно подточить. — Я направляю ручку кисти в сторону левого плеча фигуры. — Вот.

Я беру палитру со своего места и макаю кисть, намереваясь самостоятельно затемнить край.

— НЕТ! — кричит Мара, когда я поднимаю кисть к холсту. — Это сделаю я.

Я откладываю палитру, сузив на нее глаза. — Тебе должно так чертовски повезти, чтобы ты узнала, что я прикоснулся кистью к твоей работе.

— Да, — говорит она. — Я знаю о твоих многочисленных талантах. Ты можешь рисовать кольца вокруг меня. Мне плевать - никто, кроме меня, не прикоснется к этому холсту.

Она стоит лицом ко мне, физически отгораживая меня от холста, глаза дикие, кисть схвачена так, будто она хочет меня ударить.

Она так страстно относится ко всему.

— Ты выглядишь так, будто хочешь меня зарезать, — говорю я. — Ты когда-нибудь причиняла кому-нибудь боль, Мара? Или только воображала это...

Ее кулак дрожит, сжимая кисть.

Это не дрожь страха.

Это ярость.