Святыни и древности Турции

Если не считать римских бань, отреставрированных и превращенных теперь в роскошный музей античного искусства, одним из самых значимых зданий в городе ныне является театр, довольно неплохо сохранившийся; рассчитанный на 15 000 зрителей, он был построен во II веке н. э. и считается уникальным благодаря арочной системе диазомы. Находившийся до недавнего времени в аварийном состоянии, в последнее десятилетие он был отреставрирован и теперь вновь доступен для осмотра (в 2003 г. доступ в него еще был запрещен). Именно на его арену, на которой вновь идут выступления, и был брошен на растерзание зверям священномученик Александр. Мимо мощных арок театральных галерей и руин храма Бахуса тянется современная асфальтовая дорога, явно не гармонирующая с античными развалинами: она проложена поверх древней дороги, ведущей некогда к расположенным у самого моря двум огромным храмам Аполлона и Афины (их размеры – 30 × 16 и 35 × 18 м соответственно), выстроенным во II веке н. э., в пору процветания Сиды. Землетрясение разрушило их до основания, и на их месте была возведена большая трехнефная христианская базилика, от которой сегодня остались лишь обрушенная стена и руины небольшой церкви, которая была либо встроена в базилику, либо позднее выстроена на ее месте, после того, как и ее, в свою очередь, разрушили или землетрясение, или завоеватели. Теперь очень нелегко разобраться в этом лабиринте вырастающих друг из друга развалин, если еще при этом учесть, что на той же территории находятся византийский фонтан, мечеть и храм Мена – языческого малоазийского божества Луны, вернее, развалины его подиума. Из обломков колонн храмов Аполлона и Афины, походивших друг на друга, как две капли воды и различавшихся только длиной строений, турки реконструировали небольшой фрагмент, ставший визитной карточкой Сиды. Как раз в храме Афины (Минервы), отмеченном Страбоном в его знаменитой «Географии», священника Александра принуждали принести жертвы – недаром площадь именно храма Афины позднее была вся включена в христианскую базилику, которая как бы накрыла его весь. Место там чрезвычайно красивое, и за прошедшие четыре года оно стало еще более красивым: стену базилики расчистили от покрывшей ее буйной растительности, и наконец-то вывели с территории развалин несуразное «Морское кафе». Эти исторические руины – а для кого-то просто развалины – жизнь прошлых поколений. Что говорят туристу две колонны с нишей у стены между театром и воротами? Ничего. Он скользнет по ним пустым взглядом, ну, в лучшем случае, сфотографирует себя, любимого, на их фоне. А ведь известно, что это – фонтан императора Веспасиана, хитрого, скуповатого старика-острословца, придумавшего и первый в мире платный туалет, заявив при этом на века, что «деньги не пахнут», и римский Колизей – «цирк смерти», на арене которого нашли свою смерть сотни тысяч людей, и среди них – множество первых христиан. Веспасиан правил в 69–79 гг. н. э., следовательно, этот фонтан никак не может быть моложе этого времени; значит, он был отлично знаком и городским пресвитерам Александру и Киндею, коль скоро это сооружение уцелело до наших дней. Небольшое сооружение, крохотное даже, а сколько аллюзий оно сразу может вызвать, если знать, что это такое?.. Прекрасная биография Веспасиана, написанная Гаем Светонием Транквиллом, к сожалению, слишком объемна, чтоб поместить ее сюда, но она широко доступна в книге «Жизнь двенадцати цезарей». Так, несколько штрихов: «Во все время своего правления ни о чем он так не заботился, как о том, чтобы вернуть дрогнувшему и поколебленному государству устойчивость, а потом и блеск… Он [был] доступен и снисходителен с первых дней правления и до самой смерти. Свое былое низкое состояние он никогда не скрывал и часто даже выставлял напоказ. Когда кто-то попытался возвести начало рода Флавиев к основателям Реате и к тому спутнику Геркулеса, чью гробницу показывают на Соляной дороге, он первый это высмеял… Обиды и вражды он нисколько не помнил и не мстил за них… Ни разу не оказалось, что казнен невинный, – разве что в его отсутствие, без его ведома или даже против его воли… Единственное, в чем его упрекали справедливо, – это сребролюбие. Мало того что он взыскивал недоимки, прощенные Гальбою, наложил новые тяжелые подати, увеличил и подчас даже удвоил дань с провинций – он открыто занимался такими делами, каких стыдился бы и частный человек. Он скупал вещи только затем, чтобы потом распродать их с выгодой; он без колебания продавал должности соискателям и оправдания подсудимым, невинным и виновным, без разбору; самых хищных чиновников, как полагают, он нарочно продвигал на все более высокие места, чтобы дать им нажиться, а потом засудить, – говорили, что он пользуется ими, как губками, сухим дает намокнуть, а мокрые выжимает. Одни думают, что жаден он был от природы: за это и бранил его старый пастух, который умолял Веспасиана, только что ставшего императором, отпустить его на волю безвозмездно, но получил отказ и воскликнул: “Лисица шерстью слиняла, да нрав не сменяла!” Другие, напротив, полагают, что к поборам и вымогательству он был вынужден крайней скудостью и государственной, и императорской казны: в этом он сам признался, когда в самом начале правления заявил, что ему нужно сорок миллиардов сестерциев, чтобы государство стало на ноги. И это кажется тем правдоподобнее, что и худо нажитому он давал наилучшее применение… Все же загладить позор былой своей скупости ему не удалось. Александрийцы неизменно называли его селедочником, по прозвищу одного из своих царей, грязного скряги. И даже на его похоронах Фавор, главный мим, выступая, по обычаю, в маске и изображая слова и дела покойника, во всеуслышанье спросил чиновников, во сколько обошлось погребальное шествие. И услышав, что в десять миллионов, воскликнул: “Дайте мне десять тысяч и бросайте меня хоть в Тибр!”…