Святыня

Он дотронулся до ее бедра, там, где кончалась фуфайка. Он думал, что она отведет его руку, но ее ладонь легла на его запястье да там и осталась. Он подождал, не подскажет ли ему прибой каких-нибудь самых верных, самых необходимых слов.

— Я не погибну, — сказал он, кашлянув. — И не предам вас. Потому что если я вас предам, — он сказал это с полной уверенностью, как нечто непреложное, — то тогда уж точно погибну.

И она улыбнулась ему, и белые, как слоновая кость, зубы блеснули в темноте.

Потом она стянула фуфайку и прижалась к нему — загорелая, красивая, трепещущая от страха.

— Когда мне было четырнадцать, — сказала она в ту ночь Джею, лежа рядом с ним, — я была вылитая мама. И отец это заметил.

— И стал вести себя соответственно? — спросил Джей.

— А как ты думаешь?

* * *

— Тревор с вами рассуждал о горе? — спросил нас Джей, когда официантка принесла еще два кофе и одно пиво. — О том, какое оно прожорливое?

— Угу, — сказала Энджи.

Джей кивнул:

— Мне он говорил то же самое, когда нанимал.

Он вытянул перед собой руки на столе, подвигал ими взад-вперед.

— Горе не прожорливо, — сказал он. — Горе — вот здесь, в руках.

— В руках, — повторила Энджи.

— Я ее чувствую руками, — сказал он. — Все еще чувствую… И запахи… — Он похлопал себя по носу. — Святой боже… запах песка на ее коже, соленого воздуха, просачивающегося сквозь щели хижины. Клянусь Господом, горе поселяется не в сердце, оно оккупирует все твои чувства. И иной раз мне хочется отрезать себе нос, чтобы не чувствовать ее запах, отрубить фаланги пальцев…

Он взглянул на нас так, словно внезапно вспомнил о нашем присутствии.

— Сукин ты сын, — сказала Энджи, голос изменил ей, по щекам заструились слезы.

— Черт, — сказал Джей. — Я и позабыл о Филе, Энджи. Прости.

Она махнула рукой и вытерла лицо закусочной салфеткой.

— Энджи, я, ей-богу…

Она покачала головой:

— Просто иногда мне слышится его голос, слышится так ясно, будто можно поклясться, что он тут, рядом со мной. И тогда до самого вечера я слышу только этот голос, а больше ничего.

Я понимал, что не стоит брать ее за руку, но она удивила меня, неожиданно сама потянувшись к моей руке.

Я сплел ее большой палец со своим, и она прислонилась ко мне.

Вот это же, хотелось сказать мне Джею, ты чувствовал к Дезире.

* * *

Идея стянуть у Джеффа Прайса деньги, украденные им в «Утешении», принадлежала Джею.

Тревор Стоун угрожал ему, и Джей верил этим угрозам, но, с другой стороны, он знал, что долго Тревор не протянет. С двумя сотнями тысяч долларов Джей и Дезире не могли бы на шесть месяцев запрятаться так глубоко, чтобы Тревор не достал их своими щупальцами.

Но с суммой больше двух миллионов они могут прятаться от него чуть ли не шесть лет.

Дезире не хотела и прикасаться к этим деньгам. Прайс, говорила она Джею, хотел убить ее, когда она узнала об украденных деньгах. Спасло ее лишь то, что, треснув Прайса огнетушителем, она выбежала из номера «Амбассадора» с такой поспешностью, что даже не захватила с собой ничего из одежды.

— Но ты же опять крутилась возле отеля, когда мы встретились, — заметил Джей.

— Это от отчаяния. И от одиночества. А теперь я больше не чувствую отчаяния, Джей. И больше я не одинока. И у тебя есть двести тысяч долларов. На побег этого хватит.

— Но как долго мы протянем? — сказал Джей. — Он отыщет нас. Дело не в побеге. Бежать мы могли бы в Гайану. Да хоть в страны Восточной Европы, но у нас нет денег на то, чтобы перекупить тех, кто станет отвечать на расспросы агентов Тревора, которых он пошлет на розыски.

— Он умирает, Джей, — возразила она. — Скольких еще агентов он успеет послать? Тебе понадобилось больше трех недель, чтобы отыскать меня, а я ведь оставляла следы, потому что не была уверена, что меня ищут.

— Следы оставлял я, — сказал Джей. — И нас с тобой вдвоем отыскать будет чертовски просто, гораздо проще, чем тебя одну, потому что я слал донесения, а отец твой знает, что я во Флориде.

— Все эти деньги, — сказала она тихо, избегая встречаться с ним взглядом, — проклятые деньги, словно это самая большая ценность в мире, а не просто бумажки!

— Это намного больше, чем бумажки, — сказал Джей. — Это власть; а властью движется мир. Она скрывает вещи и рождает возможности. И если мы не сорвем этот куш у Прайса, это сделает кто-нибудь другой, потому что Прайс глуп.

— И опасен, — сказала Дезире. — Он очень опасен. Неужели ты не понял этого? Он убивал людей. Я уверена в этом.

— Я тоже убивал, — сказал Джей. — Тоже.

* * *

Но убедить ее он не мог.

— Ей было всего двадцать три года, — сказал он нам. — Понимаете? Ребенок. Я нередко забывал об этом, но на мир она смотрела глазами ребенка, даже после всего дерьма, с которым ей пришлось столкнуться в жизни. Она продолжала думать, что все в конечном счете как-нибудь образуется. Она сохранила уверенность, что для нее все каким-то образом окончится благополучно, и не хотела касаться денег, которые явились первопричиной всего дерьма.

* * *