Связанные поневоле

— Это, типа, таким психологическим ходам вас учили, да, агент? — Я заставляю себя хрипло рассмеяться. — Хотите, чтобы я поверила, что Терч с легкостью предал меня и свои принципы?

— А у тебя есть сомнения? — Он опять подходит ближе ко мне, так что я вижу его ботинки в малейших подробностях. Дорогие такие, темно-коричневые, наверняка брендовые, а на них грязь, копоть и даже несколько капель моей крови. Невольно сжимаюсь, опасаясь нового пинка. Огромным усилием заставляю себя выгнуть шею и смотреть ему в лицо.

— У меня не сомнения, а твердая уверенность, что, пойди Матиас на сговор с вами, меня бы сейчас тут не было. Я бы вам просто не понадобилась.

Ну, еще бы, ведь я показывала ему схему Велша, и он ориентировался здесь достаточно хорошо, чтобы сразу опознать место, помеченное на рисунке. Так что, перекинься Терч к ним, меня бы просто грохнули без лишних усилий с этим дурацким допросом.

Фраммо наклонился и сжал мою шею, лишая воздуха.

— Считаешь себя охрененно умной? — прорычал он. — На что ты, мать твою, рассчитываешь? По-твоему, это, типа, кино и скоро будет сраный хеппи-энд? Думаешь, кто-то придет и спасет тебя?

— Да, придет! — просипела я. — Монтойя разорвет тебя на части, ублюдок! — И, выдавив это, я, несмотря на весь ужас, вдруг поверила в собственные слова. И в то же время тут же отчаялась так, как, наверное, никогда в жизни. Ну почему я была такой недальновидной и тупой? Почему я не рассказала Северину все?! Все! И что влезла в это по самые уши, и что дико хотела верить в него, и что на самом деле хочу, отчаянно желаю надеяться, что у меня могло все с ним получиться. Что ревную его, как последняя дура, что не могу справиться с тоской, лежа без него в постели, что нуждаюсь в его прикосновениях, в его самодовольной улыбке, нахальных подколках, выводящих из себя мгновенно… Только теперь уже для всего этого поздно. Захотелось так отчаянно разреветься. Не от страха перед этим человеком, что собирается причинить мне боль и лишить жизни. И даже не от мыслей о реальности этой самой смерти, хотя жить мне хотелось. И хотелось даже в тысячу раз сильнее, чем когда-либо раньше. Просто мне так жаль стало той меня, которой так и не будет, если сейчас все вдруг закончится. Я так и не смогу узнать, достойна ли я счастья сама и смогу ли сделать счастливым Северина. А мне сейчас этого так захотелось, так безумно, просто абсолютно дико. Господи Боже, Монтойя, как же ты нужен мне! Не потому, что хочу, чтобы спас, и цепляюсь за надежду, как за последнюю соломинку, а потому что НУЖЕН! Почему сейчас, когда тьма уже буквально заглядывает в душу, именно в этот самый момент, там, в самом центре этой самой души, вдруг высветилось нечто самое важна, единственное, что имеет значение, то, ради чего нужно и стоит жить?

Я задыхалась, дергалась, в глазах уже стало темно, сознание ускользало, когда агент отпустил меня. Как же мне хотелось разорвать эти долбаные цепи и впиться ему в горло!

— Не так быстро, — холодно сказал он. — Итак, где мне искать эти чертовы записи, ты, тупая сука?

Он наклонился и привязал веревку, которую закрепил на дереве, к цепи, соединяющей мои оковы. Дернул пару раз, проверяя надежность.

Я лежала и наслаждалась тем, что воздух снова поступает в мои горящие легкие, и отчетливо понимала, что буквально через минуту буду опять лишена возможности дышать. И в этот момент моя чертова волчица наконец решила почтить меня своим возвращением в мир живых. Дернувшись внутри, она вместе с судорожно втягиваемым воздухом поймала и хорошо знакомый запах, наполняя мой мозг надеждой. Помощь шла! Все, что нужно, — это время.

— Можно вопрос? — торопливо спросила я, и Фраммо молча уставился на меня, не выпуская из рук веревку. — Вы это делаете за деньги или вас тоже шантажируют какой-то хренью? Хотя нет, вы сказали «дела семейные». Значит, угрожают кому-то в вашей семье. Но если это шантаж, вы сможете освободиться, если обличите того, кто принуждает вас. Разве вы не хотите обрести свободу и к тому же стать героем, открыв миру имя высокопоставленного маньяка-педофила?

— Ты на самом деле считаешь себя такой умной, сучка? — цинично рассмеялся Фраммо. — Так вот тебе для информации: девичья фамилия моей матери Кардифф. Так что тот, кого ты называешь маньяком-педофилом, приходится мне родным дядькой.

— И что? Разве это меняет сущность того, что он творил? Вы же давали какую-то там чертову клятву! Вы обязаны обличать и привлекать к ответу таких, как он! Пусть даже после смерти и невзирая на положение и родство! — не выдержав, выкрикнула я.

— Идиотка! Кому это все, на хрен, нужно? Тем мелким отбросам, что здесь сдохли? Они никому не были нужны! Даже собственным родителям!

Похоже, большим запасом терпения агент не обладал, и эти разговоры мгновенно выводили его из себя. Он бросил конец веревки и шагнул ко мне, явно трясясь от гнева.

— Дети! Они были прежде всего дети, которые хотели и имели право жить, а не умереть, узнав, что такое ад, перед смертью!