Связка писем

Мистер Вэн, брат, - по-видимому, разделяет те же предрассудки, и когда я говорю ему, - как часто считаю это своим долгом, - что сестра его - не его подчиненная, хотя бы она и сама это воображала, но его равная, а может быть, в некоторых отношениях и выше его, и что, если б мой брат в Бангоре вздумал обращаться со мною так, как он обращается с этой бедной молодой девушкой, у которой не хватает характера взглянуть на вопрос в его настоящем свете то тотчас же состоялся бы митинг негодующих сограждан для протеста против подобного нарушения неприкосновенности достоинства женщины; когда я говорю ему все это, за завтраком или за обедом, он принимается так громко хохотать, что все тарелки звенят на столе.

Но в такие минуты всегда есть один человек, которого слова мои как будто интересуют. Это - немец-профессор, который сидит рядом со мной за обедом и о котором я подробнее поговорю с тобой в другой раз. Он - очень ученый и всем живо интересуется; он ценит многие из моих замечаний, и после обеда в салоне часто подходит ко мне за разъяснениями. Мне иногда приходится несколько призадуматься, чтоб вспомнить, что я сказала, или что я думаю. Он заставляет вас продолжать с того, на чем вы остановились, и почти такой же охотник до всяких диспутов, как Вильям Плат. Он превосходно образован в немецком духе, и сказал мне на днях, что он - "умственная метла".

Что ж, если это так, он чисто метет, что я ему и сказала. После того как он со мною побеседует, я чувствую, будто у меня в голове нигде не осталось пылинки. Это - восхитительное ощущение. Он говорит, что он наблюдатель; не сомневаюсь в том, что здесь много материалов для наблюдений. Но довольно на сегодня. Не знаю, сколько времени я еще пробуду здесь; я успеваю так быстро, что мне иногда кажется, будто я себе назначила слишком много времени. Вероятно, у вас холода настали быстро, как всегда; я иногда завидую вам в этом отношении. Здесь глубокая осень - очень тоскливое и сырое время; и я сильно бы желала, чтобы что-нибудь вывело меня из апатии.

VI

Мисс Эвелина Вэн, из Парижа, к леди Августе Флеминг, Брайтон.

Париж, 30 сентября

Дорогая леди Августа, боюсь, что не буду иметь возможности приехать к вам 7 января, как вы любезно предложили в Гамбурге. Мне очень, очень жаль, и это для меня большое горе. Но я только что получила известие, что решено, что мама и дети уедут за границу на часть зимы; мама желает, чтобы я ехала с ними в Гиер, куда посылают Джорджину для ее легких. Она совсем нехорошо себя чувствовала последние три месяца, а теперь, с наступлением сырой погоды, совсем расхворалась, так что на прошедшей неделе папа решил созвать консилум; они с мама повезли Джорджину в город и там советовались с тремя или четырьмя докторами. Ей они предписали юг Франции, но не сошлись во мнениях относительно выбора места, так что мама сама решила остановиться на Гиере, как на самом дешевом месте. Скука там, вероятно, страшная; надеюсь, что пребывание это принесет пользу Джорджине. Боюсь, однако, что ничто не принесет ей пользы, пока она не согласится больше беречься; кажется, она слишком капризна и упряма, и мама пишет мне, что в течение всего этого месяца нужно было строгое приказание отца, чтобы заставить ее сидеть дома. Она очень досадует - пишет мама - на поездку за границу и как будто совсем не думает о расходах, в которые папа был вовлечен, с досадой говорит о том, что пропустит охоту, и пр. Она надеялась начать охотиться в декабре, и все расспрашивает, держит ли кто-нибудь в Гиере гончих. Подумайте только: девушка хочет охотиться с гончими, когда легкие ее так плохи! Но, вероятно, когда она попадет туда, то будет очень рада сидеть смирно, так как говорят, что жара там страшная. Может быть, она и вылечит Джорджину, но я уверена, что мы все от нее перехвораем.