Связной [1974, худож. Д. Штеренберг]

— Ты что здесь торчишь? — слышит он голос за спиной. — Марш домой, сопляк!

Сила угрюмо косится на парня, который тащит его за собой, но не отбивается и послушно выходит.

— Вот тебе фонарик, беги! — говорит парень Силе, когда они отходят далеко от корчмы, где никто не сможет их подслушать. — Три коротких сигнала, один длинный, три коротких, один длинный. Не перепутай! И вот тебе еще! — Он сует ему в руки бутылку. Она тяжелая, значит, полная. — Если кто остановит — ты несешь вино для немцев. От нас, так и скажешь, что я тебя послал.

— А остальные? — спрашивает Сила.

— Уже ушли.

Сила берет бутылку и фонарик.

Он осторожно прокрадывается за гумнами к дороге, которая ведет вверх, на Пригон.

Немцы развлекаются.

* * *

В эту ночь здесь прошло около тысячи партизан. Из узкой опасной долины, куда оттеснили их немцы, они ушли в лесистые горы на другом берегу реки. Оттуда они будут продолжать борьбу.

Сила притаился на Пригоне под раскидистой корявой черешней и глядел вниз, в долину, туда, где проходили партизаны.

Три коротких, один долгий… Раз десять пришлось ему повторить эти сигналы, пока с противоположного холма ему не просигналили в ответ: «Вас поняли».

Он стоял под черешней, всматривался в цепочку из темных точек, которая тянулась по белому искристому снегу. На Пригоне свистел ветер. Но Сила не замечал ни ветра, ни стужи.

Здорово они подготовили этот переход, здорово придумал Яно с этой вечеринкой для немцев. И с яйцами, завернутыми в газетную бумагу, тоже отлично придумано. Пока парни уламывали очередную крестьянку, Сила заботливо заворачивал яйца в специально для этого нарезанную газетную бумагу, у него ее была целая кипа. Но среди невинной газетной бумаги было несколько совсем других бумажек — листовок, полученных из города. Листовок, которые призывали население помочь партизанскому отряду перейти в безопасное место.

Сила заворачивает яйца и в некоторых домах роняет словно невзначай листок-другой. Газетный листок и листовку. Люди заметят бумажки, поднимут, прочтут и уже знают, что им делать.

* * *

По белому снегу тянется цепочка из черных точек. Это они — парни с гор. На условленных, хорошо охраняемых местах их поджидают надежные люди с продуктами, боеприпасами и медикаментами. На холмах дозорные сигналят фонарями. Всё делают взрослые парни. Сила единственный из ребят, кого они взяли в помощники, и он гордится этим. Если б они не считали его надежным, смелым парнем, разве б они приняли его? Как же, держи карман шире! Трусов Яно не берет.

По Пригону гуляет ветер, но Силе и горя мало. Если нужно, он простоит здесь хоть до утра. Жаль только, что об этом нельзя рассказать Милану. Яно не велит. Стоит Силе только пикнуть, и ему никогда больше ничего не доверят. Яно такой!

Извилистая змейка из черных точек скрывается в изгибе лощины. Сила отряхнулся и начал не спеша спускаться в сторону деревни. У кладбища, в двух шагах от корчмы, из которой доносилась музыка, он углядел темную мужскую фигуру.

— Кого это нелегкая несет? — пробормотал Сила и притаился за кустом сирени.

Человек шел неровной, ковыляющей походкой, постукивая палочкой. Под мышкой он нес сверток; какие-то лямки, свисавшие из свертка, бились о его ноги.

Сила выскочил из-за куста.

— Вечер добрый, — вежливо поздоровался он.

Человек вздрогнул:

— Ой, будь ты неладен!

Сила сразу узнал голос. Это же Шишка, старый Шишка с деревянной ногой!

— Откуда путь держите, дяденька? — спросил он с самым невинным видом. «Значит, и старый Шишка тоже! Кто бы мог подумать! Вот тебе и хромой, вот тебе и хворый…»

— Ба, а ты-то откуда, плут? — заворчал старик. — Ты что не спишь, людей пугаешь?

— Ходил за вином для немцев, — говорит Сила, не в силах удержаться больше от веселого смеха. — Несу им вино. Меня Яно Мацко послал, дяденька. Пусть, говорит, угощаются.

— Яно? — Дяденька, полыхал трубкой, выпустил облачко дыма. — Яно, значит… Ну что ж, давай неси!

Сила свернул в корчму. Молча подошел к Яно, молча сунул ему в руку бутылку.

— Оставь себе, — сказал Яно, окинув мальчика внимательным взглядом. — Матери отнеси!

Он взял у Силы только фонарик и затерялся среди танцующих.

Немцы уже изрядно разгулялись. Оркестр играл «Лили Марлен». За первую скрипку был сам командир. Прижав скрипку к плечу длинным подбородком, он яростно водил смычком по струнам. Пан писарь спал сидя в углу, прислонившись к стене. Цифра обнимал одного из офицеров за плечи рукой в перчатке, которая когда-то была белой, и бил себя в грудь.

— Павла, жена моя, понимаешь… Хозяйский сынок ее бросил, мать его велела передать, что у них пороги слишком высокие для ее ног… Ой-ёй, тебе этого не понять! А я все для нее, все только для нее… Для моей Маришки, для дочки… И приданое ей… За пана ее выдам… Сдохну, а выдам… за пана… Высокие пороги…

Цифра вскочил, занес ногу через невидимый высокий порог и снова свалился на лавку.

— Хорьком меня обзывает… собственная жена… А я для нее, для нее! — Он уткнулся лицом в ладони и зарыдал.

Сила незаметно исчез. Здесь ему нечего было больше делать.