Свидание

Бен понимает. Мы однажды уже поверили полиции, а нас обманули. Обещали, что все будет хорошо. Какое там… Не желаю снова переживать подобное. Не хочу, чтобы Бен опять через это проходил. Суд разрушил нашу семью. А еще, если честно, не хочу рисковать: полиция может допросить моих друзей, и тогда Мэтт узнает, что я ходила на свидание.

Однако голосок внутри нашептывает: если Юэн меня изнасиловал, то может снова на кого-нибудь напасть, и надо заявить полицию. С другой стороны, когда я регистрировалась в приложении знакомств, у меня не потребовали адрес, следовательно, у Юэна – тоже. Сомневаюсь, что полиция его вычислит.

– Брат сказал, вы упали, – снова заговаривает доктор. – Но вы не помните. Вам не кажется, что, возможно…

– Да, я упала, – категорично повторяю я.

Доктор вздыхает, и я чувствую, как от него волнами исходит неодобрение. Он начинает опять, резче.

– Ну если вы настаиваете… Подумал, вам будет интересно узнать, что в моче у вас ничего не обнаружено. Наркотиков нет, хотя это не означает, что вы ничего не принимали. Рогипнол можно зафиксировать в течение семидесяти двух часов, гамма-гидроксибутират – двенадцати, но это примерные рамки. С того момента, когда вам могли что-то подмешать, прошло минимум двенадцать часов. Понимаете? Вдруг именно это было причиной вашего «падения»?

– А остальные анализы? Лица… Ваше лицо. Вы говорите, мы уже разговаривали. Я вас не помню.

Мои слова невнятны, в голосе – слезы.

– Как раз хотел сказать про КТ. Есть отдельные повреждения и кровоизлияние.

– О господи… – натягиваю простыню.

– Я показал снимок хирургам. Оперировать мы не будем. Есть некоторая патология в височной доле правого полушария, в затылочно-височной извилине.

Он делает паузу, будто это должно все прояснить.

– И что? – В моем голосе слышится истерика.

– Пока рано говорить, и я не могу ставить диагноз, миссис Тейлор. Затылочно-височная извилина координирует систему, которая отвечает за способность распознавать лица. Возможно, травма головы привела к потере этой способности. Скажем больше после МРТ.

Опять тяжело, словно меня придавило плитой. Душит непонятная медицинская терминология.

– Старайтесь не волноваться. – Берет мое запястье и меряет пульс.

– Но я поправлюсь? Это временно?

Корябает на бумажке что-то неразборчивое и отводит взгляд.

– Старайтесь не волноваться.

Меня оставили в стационаре для наблюдения и отдыха, и, по-моему, отчасти как любопытный случай. Сегодня после обеда вокруг моей кровати сгрудились интерны. Глазели, точно в паноптикуме. «В самом деле себя не узнаете?» «Серьезно? Если я уйду и вернусь через пять минут, вы меня не узнаете?» От стыда щеки у меня пошли розовыми пятнами. Несмотря на гудение в голове, синяки и боль в теле, я отчаянно хочу домой. Уже думаю о завтрашнем дне. Гадаю, кто заменит меня в доме престарелых. Я обожаю свою работу и своих подопечных: миссис Торн и ее безграничный запас шоколада с мятной начинкой, мистера Линтона с его каламбурами. Кто в обеденный перерыв объявит номера бинго, если я не приду?

Бен заталкивает в пакет одежду, в которой я приехала – больничный запах въелся в ткань, – и отправляется домой за моей пижамой и зубной щеткой. Я отворачиваюсь к стене, сжимаясь в комочек.

Наверное, я задремала, потому что следующее, что различаю, – скрип тележки на колесиках и звон посуды.

– Налетайте, Эли! – произносит голос с мягким уэльским акцентом.

Я его уже слышала. Долю секунды внутри трепещет надежда. Быть может, худшее позади и кошмар этого бесконечного дня закончился? Поворачиваю ноющее тело. Медсестра с улыбкой продолжает:

– Печеный картофель с сыром и тушеная фасоль с салатиком – сразу станет легче. Как вы? Получше?

Страдальчески мотаю головой. Я не узнаю ее лица, только акцент.

– Все будет хорошо. Ваш брат скоро вернется, а в своей одежде всегда приятнее. Куда лучше, чем больничная роба с прорехой на заду. – Она неуклюже наливает мне воды.

Еда на тарелке холодная и неаппетитная. Мелкая картофелина с бледной кожурой, явно из микроволновки, не темная и зажаристая, как я люблю. Затверделый расплавившийся сыр, горка консервированной фасоли и несколько поникших листиков, имитирующих салат. Пищу я узнаю, но сомневаюсь в реальности того, что вижу.

В детстве мама раскладывала на бабушкином серебряном подносе мелкие вещицы, и мы их запоминали. Она называла это игрой бойскаутов. Накрывала поднос красным клетчатым полотенцем, и мы с Беном морщили лоб, считая по пальцам: точилка для карандашей, булавка, мандарин. Я ничего не забывала, память у меня всегда была отменная, а Бен помнил не то, что видел, а желаемое: шоколадный батончик, монетку в один фунт, карточку футболиста. Я часто специально путалась, чтобы он выиграл, однако всегда, всегда знала, что на самом деле лежит под кухонным полотенцем.