Свидание

На этот свист из крайней избы, стоящей у самого обрыва, скрипнули воротца, и девушка, накрытая с головой заячьей шубейкой, появилась на улице. Она побежала было направо, потом оглянулась налево — и остановилась в раздумье. В ту самую минуту почти около меня заслышался тот же протяжный свист, оборвавшийся как-то значительно. Девушка приникла ухом, перекинула шубейку и проворно сбежала к тому месту, откуда слышался посвист.

Я наблюдал за ними. Малый прошел около меня и остановился неподалеку. На нем был, несмотря на лето, дырявый, закорузлый полушубок, застегнутый на одну пуговку, новенький суконный картуз, сдвинутый на самое ухо, да алый платок, обмотанный вокруг шеи. Ноги были босые, и вокруг них болтались широкие синие порты.

Шел он не то чтоб скоро, а как-то словно напролом, махая жилистыми руками, сжатыми в кулак, и озираясь боязливо на обе стороны. На его лице, резком и загорелом, изображались попеременно то бесшабашная гульба, то малодушное сомнение, то насмешка над этим сомнением. Закипая внезапно удалью, он заламывал ниже картуз и шел задорно; но находило сомнение — он вздрагивал, всматривался в ночную тьму, вслушивался в ночные звуки, замиравшие посреди всеобщей тишины, и щипал в нерешимости свою реденькую бородку, пушистую и белую как лен. В эти минуты, как и все робкие, но плутоватые люди, он только для смелости старался поддержать в самом себе удалой азарт, перечив внутренней борьбе и своей затаенной, неотвязчивой думе.

Между тем девушка, вся запыхавшись, добежала до берега и остановилась перед парнем, робко и с улыбкою любуясь им. Но тот медлительно раскуривал грошовую сигарку, делая вид, что ее не замечает: ему хотелось поломаться перед девушкой.

Все это происходило в нескольких шагах от меня, и, сквозь плохо сплетенный плетень, мне было и видно, и слышно все от слова до слова.

Девушка постояла-постояла над ним и наконец решилась.

— Вася, а Вася! — позвала и затаила дыхание.

Он взглянул на нее сызбока.

— Чего пришла? — спросил с сердцем.

— Да ведь ты звал, Вася…

— Шустры вы больно на подзавки-то ходить.

Девушка молчала.

— Шустры, я говорю, вы шляться-то?

— Слышу, Василий Микитыч.

— А коли слышишь, так отвечай!.. А то: слышу! На то и говорю, чтоб слышала!

— Что уж и отвечать-то: упрекаете без дела.

— Знаю я небось, как оно без дела-то!.. Чай, кто позовет — то и бежишь; свистнуть только! Эх, шкуры! Лад от вас один!..

— Грех вам, Василий Микитыч…

— Коли не грех? Мне-то что? Тебе-то как?

У девушки проступили слезы; по лицу ее давно пробегало тяжелое, необъяснимое чувство ожидания чего-то недоброго.

— Коли вы обижать меня призвали, так я лучше уйду… Простите, Василий Микитыч, много вам благодарны за любовь вашу, за ласки…

Бедняжка начинала всхлипывать.

— Знамши бы такие огорчения, кажется, ни в жисть бы не перенесла, — выговорила она, крепко зажав лицо руками. — Счастливо оставаться…

Василий молчал и только украдкой поглядывал, что будет. Девушка вдруг обернулась и торопливо пошла прочь.

— Куда? — закричал ей вслед Василий. — Постой! Невелика птица! Я за делом пришел, а не ваши бабьи слезы слушать.

— Какое ж это дело такое? — спросила она, оглянувшись.

Он помолчал, цыкнул в сторону и сказал скороговоркой:

— Седни жеребья кидали.

— Пошто?

— Некрутчину нести[119].

Девушка вздрогнула.

— Ну? — могла только выговорить она и уставилась на молчавшего парня. У нее и слезы пропали, словно высохли, и вся она, затаив дух, замерла мучительным предчувствием.

Василий мельком взглянул на нее и опять цыкнул.

— Да не мучь ты меня…

Василий усмехнулся.

— Пал на меня.

Девушка легонько вскрикнула и бросилась к нему; обеими руками обхватила его, припала на грудь к нему и зарыдала навзрыд.

Василий снисходительно позволял ласкать себя, равнодушно пережидая первый порыв отчаяния. Но когда девушка поднялась, тогда он и сам страстно и крепко прильнул к ее губам, целовал глаза и шею, целовал с упоением, а потом вдруг сильным взмахом локтя оттолкнул ее и отвернулся.

— Что ластишься, коли не любишь!

— Я-то ли не люблю? — страстно прошептала она.

— Вестимо. А коли любишь — помоги.

— Говори, говори, как!.. — И в молодом доверчивом сердце уже встрепенулась надежда.

— Можно откупиться, — вкрадчиво проговорил Василий, — еще можно!

Девушка вспыхнула радостью, словно уголь раздули над порохом; она улыбнулась сквозь слезы. Так иногда луч, пробившись из-за тучи, проливается на траву, блестящую еще дождевыми остатками.

— Откупись, Вася, откупись, голубчик!

По лицу Василия пробежала улыбка; но он опять понурился сиротой.

— Нечем, — проговорил и глянул в сторону.

Он, видимо, рассчитывал на это слово, давно подготовленное, заранее затверженное; он решился выследить его действие, но боялся выдать себя.

— Ведь у тебя, сказывал, деньги есть?

— Извелись.

— Как же быть-то? Как?

— Эхва! Лиха беда — пойду!

Девушка не слышала слов, но поняла их значение; и опять Слезы одна за другой покатились по лицу: видно, сердце разорвалось! Она совсем растерялась: то обхватывала его голову и льнула к его плечу, то ломала руки и плакала, плакала горько.