Свидание

Из застекленного коридора, протянувшегося к аэродрому, выходили люди. Ошеломленные окружающим блеском, шумом моторов и великолепием застывших в неподвижности самолетов, они собирались кучкой вокруг дежурной по перрону, оглядывались, боясь потеряться в суете. Зойка прошла мимо, тонко постукивая каблучками и помахивая чемоданчиком, понимая, что и сама она — частица окружающего ее шумного мира — необычна и загадочна для этих людей, для большинства которых путешествие в воздухе — факт все же значительный, для нее же — это повседневная работа и жизнь.

Она вступила в широко распахнутую дверь и по лесенке поднялась в застекленный коридор, куда шум самолетов долетал глуше. Но все равно и здесь, и в огромном зале ожидания тот мир, в котором плавали белые птицы, еще присутствовал, и огромные сплошные стекла вместо стен как бы старались сохранить это ощущение близости. Да и сам аэропорт здесь, на втором этаже, напоминал огромный самолет: вспыхивали на стене табло с указанием уходящих в полет рейсов, гудели рядом машины, сидели в ожидании сигнала пассажиры, и земля, где ходили люди, проезжали автобусы, росли деревья, не сразу просматривалась отсюда, с середины зала.

Мир этот, овеянный гулом моторов и ветрами дальних странствий, нравился Зойке, и потому она улыбалась.

Митя Грачев, высокий длиннорукий парень с каштановым чубом, когда Зоя вошла, разговаривал с кем-то по телефону. Увидев Зою, тут же бросил трубку и поднялся из-за стола.

— Чего у вас тут нового? — спросила Зоя, кивнув головой.

— Новое? Вот кончаю дежурить в девятнадцать ноль-ноль, — улыбнулся Митя. — Твой рейс по-старому — двести второй, в шесть утра. Уйма времени.

— Грандиозные новости, — сказала Зойка, пропустив последнее замечание мимо ушей. — Я эти новости на каждом аэродроме слышу.

— И насчет времени, которое надо провести перед рейсом культурно?

— Нет, Митя. Об этом я слышу только от тебя.

— Ну, вот видишь, все же не как на всех аэродромах…

— Спасибо за внимание, Митя.

— Пожалуйста. Ты говоришь как посол великой державы после выступления по телевизору.

— Придумаешь тоже.

Она знала, что Митя не равнодушен к ней. В каждый ее рейс в Москву он старается поговорить с ней и предлагает разные услуги: билеты в кино, поездку по городу. Сейчас Митя тоже старается быть галантным.

— Апельсинку хочешь?

— Нет.

— А яблоко?

— Спасибо. Честное слово, ничего не хочу.

Митя стоял перед ней и, должно быть, думал, что бы такое сделать для Зойки приятное, и, как ни напрягал мысли, ничего не мог придумать. Было в лице Мити, особенно когда он о чем-то думал, что-то необычное, смешное, Зоя раньше не могла понять, что именно, а сейчас присмотрелась и поняла — это брови. У всех брови как брови — естественное добавление к глазам, лбу. А у Мити они как бы жили отдельно. Зоя, сделав это открытие, еще раз пристально посмотрела в лицо Мити: смешные какие брови. Она даже хотела сказать об этом Мите, но зазвонил телефон, Митя положил руку на трубку, и Зоя, воспользовавшись этим, вышла.

Комнаты для бортпроводниц помещались на четвертом этаже небольшого чистого здания, расположенного в километре от аэропорта. Три кровати, платяной шкаф, тумбочки, накрытые цветными скатерками.

Зойка сунула чемоданчик в платяной шкаф и открыла окно. Три кровати были пусты, только на одной лежал небрежно брошенный пестрый халатик. «Татьяна уже здесь», — отметила про себя Зойка, рассеянно разглядывая стены. На узенькой картонке синей и голубой краской был нарисован прибой, Другая картонка изображала поляну и взмывающий в белесое небо самолет, на третьей — просто белая-белая водяная лилия на фоне очень зеленой воды. На этой водяной лилии взгляд Зойки задержался чуть дольше, Зойка любила картинки с цветами, и к Новому году или на Первое мая у нее было всегда в запасе много поздравительных открыток с изображениями ярко-красных роз, лимонных нарциссов, магнолий, ромашек, гвоздик; она посылала эти открытки всем, кого только могла вспомнить: бывшим одноклассницам, бывшим сотрудникам, знакомым бортпроводницам, соседям — людям, с которыми у нее никаких особых отношений не было, но уж такая чудная была Зойка — она любила посылать эти открытки, и не важно, что на дворе декабрь и морозы под тридцать градусов, для Зойки не существовало времени, и ромашки ее летели почтой в самые снежные бури и вихри, вызывая удивление и улыбку у тех, кто их получал.

Простучали чьи-то каблуки в коридоре. Зоя прислушалась: не Татьяна ли, а может, Вера? Нет, стук каблуков миновал двери и глухо замер где-то в конце коридора. Зоя открыла шкаф, сняла с себя нейлоновую кофточку и надела другую — из полосатого ситца. Подхватила полотенце с мыльницей и пошла умываться.

Когда она вернулась, в комнате, откинувшись на спинку кресла, восседала Таня, и ее курносый носик был задорно нацелен в потолок.

— Явилась, — сказала Зоя, кидая полотенце на стул.