Свидание

Забелин вытирает рукавом пот и смотрит на комья желтой земли, придавившие зеленые, чуть присохшие лапки ольхи.

— Я принесу другие, — оправдывается Забелин.

— «Принесу», — передразнивает его Симоненко. — Смотреть надо…

За этим занятием и застает их Селезнев.

Сержант идет от бугра спокойным, медленным шагом. Все видят его крутоплечую ладную фигуру, освещенную теплым солнцем, и все начинают усиленно копошиться, стараясь быть при деле. Только Тарабрин неподвижен. Уставившись в сторону лощины, он о чем-то думает.

— Там порядок, — говорит сержант, обращаясь к Симоненко, и кивает на бугор. — Правее пушечки стоят, а рядом, поближе к нам, бронебойщики окопались.

Симоненко делает вид, что очень занят гранатами. Лицо его напряжено, глаза сухо блестят.

— Приходил тут посыльный из роты, — сообщает Симоненко, бросая короткий взгляд на сержанта. — Натворил там немец делов… Переправу порушил, командира роты ранило… Вот гостинцев подбросили нам, чтоб, значит, нужды не было…

— Понятно…

Селезнев по-хозяйски осматривает гранаты и бутылки, проверяет, куда это все складывается, удовлетворенно кивает: «Все верно».

Солнце уже совсем высоко. Со стороны переправы снова доносится гудение. Батарея тяжелых орудий открывает огонь. Разрывы не прослушиваются. Видно, далеко куда-то бьют орудия, только раза два над головами солдат со свистом и ветровым шорохом проносятся снаряды. Селезнев присаживается на бруствер, снимает фуражку, подставив голову под солнцепек. К нему подходит Шиниязов, пригнувшись на корточки, открывает ситцевый, в белую и желтую горошину, кисет. В кисете духовитая махорка, смешанная с легким табаком.

— Спасибо, Федор Капитоныч, — отвечает Селезнев, сам не зная, почему вдруг назвал солдата по имени и отчеству. — Не хочу сейчас курить…

— Тогда разреши я тебе, товарищ сержант, автомат почищу, — предлагает Шиниязов.

— Да, нет, не нужно, — говорит Селезнев и, чтобы не обидеть солдата, добавляет: — Его чистят редко. Можно целый год не чистить.

Шиниязов стоит в раздумье, потом спускается в окоп.

Через некоторое время он возвращается, неся в руках лоскут белой плотной материи.

— Подворотничок хороший, товарищ сержант. Тебе как раз. Давай пришью…

Селезнев смотрит удивленно на Шиниязова и улыбается.

— Вот не знал, что ты такой беспокойный, Шиниязыч, — говорит сержант мягко. — Ты отдыхай, пока есть время. Воротничок сойдет и старый…

— Я и так отдыхаю. Уже несколько дней отдыхаю. Ты не волнуйся об этом, — смущенно бормочет Шиниязов. — Воротничок, думаю, все равно лежит, а тебе как раз…

Селезнев молчит, и Шиниязов снова уходит от него.

Батарея на противоположном берегу стукает все чаще и чаще. Но свиста снарядов над головой они по-прежнему не слышат. Видно, артиллеристы стреляют теперь в другую сторону. Селезнев до войны два года на действительной прослужил и в разных учениях участвовал и знал, как должно действовать отделение, когда противник наступает, и когда надо броситься в атаку. А сколько на этих учениях они разных высоток брали и в траншеях вели «боев», и на плацу за штыковые приемы ему всегда благодарность объявлялась. Все было там аккуратно и точно: и танки с авиацией вовремя появлялись, и артиллерия была как в настоящем бою, и связь, телефоны разные и переносные рации были. А тут он ничего не поймет. Полк чуть не от самого Минска идет, только закрепятся где-нибудь и немца отобьют — команда: отойти. «Перегруппировка, выравнивание фронта» — эти слова он слышит часто, но смысл их ему не всегда понятен, потому что, командуя стрелковым отделением, он, конечно, не может представить эту линию и все, что на ней происходит.

— Не проголодался, сержант? — спрашивает из окопа Симоненко. — Может, закусишь?

— Что ты меня спрашиваешь, — отвечает Селезнев. — Как ребята…

Симоненко ныряет снова в окоп и через некоторое время появляется с плащ-палаткой. Аккуратно расстилает ее перед сержантом, ставит две банки консервов, сухари, кружку.

— Может, подогреть консервы?

— Зачем? Не надо.

— Чай сейчас будет.

— Ладно. Давай ребят сюда.

— Хлопцы! Кончай работу…

Досказать Симоненко не успевает. Тю-у… — свистит в воздухе, и тут же слева от окопа, метрах в двадцати, возникает черный земляной столб, хрякающий знакомый звук разрывает тишину.

— В окоп. Все в окоп! — кричит Селезнев, вскочив. Около ног его цепко и ловко Симоненко свертывает плащ-палатку. И не уходит в окоп до тех пор, пока сам сержант не прыгает туда.

10

Взрыв повторяется позади, потом еще, совсем рядом, вот сразу два, впереди. Противное визжание и взрывы, взрывы… Ткнувшись головами в окоп, пять человек томительно прислушиваются к этому уханию и вою. Сверху сыплется земля, жужжат, твердо стукаясь где-то рядом, осколки. Гудит и справа, в короткие перерывы между разрывами хорошо слышно — обстрел идет по фронту — начиная от их маленького окопчика до переправы и дальше.