Свидание

— Спасибо, — буркнул Пинчук, неожиданно смутившись, затем обхватил ладонями кружку и сделал первый глоток.

Слегка закружилась голова от мясного запаха, который исходил от тушенки. Это было как возвращение к давно забытому: ведь со вчерашнего утра в его желудке не было ни крошки, если не считать маленький кусочек сухаря и несколько брусничных ягод.

Лейтенант встал и, видимо, чтобы не смущать Пинчука, вышел из землянки. Варя снова села к телефону, начала крутить ручку, вызывая для проверки то одну станцию, то другую.

Стараясь не чавкать и не греметь ножом, Пинчук расправлялся с тушенкой, откусывая хлеб, обычный ржаной хлеб, такой же пахучий, как и мясо.

— Давайте налью еще.

Девушка снова стояла перед ним, и теперь он разглядывал ее в упор. Она была совсем молоденькая, лет восемнадцать, не больше. Свет от гильзы падал на ее круглое, немного курносое лицо, волосы, выбившиеся из-под черного жесткого берета, казались чуть рыжеватыми. Он подставил кружку и, пока она наливала из чайника кипяток, все смотрел на ее полуопущенные, немного припухшие веки и на пушистые каемки бровей.

С ним творилось что-то невероятное, что-то необычное поднималось в нем. Хорошо, что лейтенант ушел. Хотя какие глупости — мог бы и остаться. Смешно даже подумать…

Варя поставила чайник на стол и снова отступила в свой угол к телефону. Пинчук принялся за тушенку, стараясь как можно тише орудовать ложкой. Изредка он поглядывал на Варю. Ему показалось, что он теперь знает, почему адъютант носит новую фуражку. Что ж, у лейтенанта губа не дура… Им вдруг овладело непонятное раздражение: «Чего это в голову лезет разная чепуха. Жив, вернулся, и на том спасибо». Словно в отместку кому-то Пинчук яростно загремел ложкой. «Посмотрел бы я на этого лейтенанта в горяченьком местечке, полюбовался бы на его фуражку…» Пинчук тут же спохватился: «Да какое мне дело до лейтенанта и до этой девчонки… Все же странно получается, — вдруг подумал он, — когда она глядит на тебя, то можно поверить чему угодно… В этом, наверно, и состоит секрет».

Варя сидела в своем углу и делала вид, что занята исключительно своим телефоном. Сержант вернулся оттуда, с той стороны, он голоден, он устал, она все понимала, и, однако, длительное молчание казалось ей ужасно неловким. Она задавала себе вопрос: кто из них должен заговорить первым? Она или он? Наверно, она, потому что он здесь вроде гостя. Утвердившись в таком мнении, Варя подождала еще немного и потом сказала как бы между прочим:

— Слышали, вчера наши взяли на юге еще два города.

— Откуда же я мог слышать, — буркнул Пинчук, большими глотками допивая кружку.

— Ой, правда! — спохватилась Варя. — Извините…

Он ничего не ответил, даже не посмотрел в ее сторону.

— Налить еще чаю? — спросила она после паузы.

— Чуть-чуть…

Варя снова подошла к столу. Но Пинчук уже не решился разглядывать ее в упор. Он смотрел теперь на ее руку, обхватившую дужку черного от копоти чайника. Узкая маленькая рука — что можно сделать такой рукой на войне?

Он взял наполненную чаем кружку и стал пить, с удовольствием ощущая, как проникает в него тепло. Он не притронулся к сахару, который она положила перед ним в маленьком пакетике. «Девчонки все сластены, наверно, экономит каждый кусочек». Шальная мысль пришла ему в голову. Он протянул руку, взял из кулечка белый квадратик и сунул быстро к себе в карман. «Я возьму это с собой — на память…»

Несколько секунд длилось молчание. Тишина в землянке, тишина за дверью, блиндаж, телефон, забытый в углу… Никогда Пинчук не предполагал, что бывает такая тишина.

— Ах, когда же эта война закончится! — сказала Варя.

— Дойдем до Берлина, тогда и закончится, — ответил сухо Пинчук. И, помолчав, спросил уже другим тоном: — Домой захотелось?

— Да, домой, — ответила покорно Варя. — Все ведь хотят домой. Вы тоже хотите. Правда?

Пинчук пожал плечами и ничего не ответил.

— Вы давно тут стоите в обороне? — спросил он.

— Недели полторы, может, чуть меньше.

— А сами что, — Пинчук быстро взглянул на нее. — При батальонном командире находитесь?

— Нет, — покачала головой Варя. — Я в роте связи, наши землянки расположены подальше, за лесом. А здесь меня заставили дежурить.

— Понятно, — протянул Пинчук и почему-то обрадовался. — Связь, значит?

— Да, связь, — улыбнулась Варя.

— Понятно, — снова повторил Пинчук и, подумав, добавил: — Ваш комбат мне понравился.

— Капитан — хороший человек. Его все любят.

— Хороший, это я сразу понял…

Пинчук тяжело нахмурился и уставился на коптящий факел гильзы — в колеблющемся язычке пламени вдруг мелькнуло перед ним лицо Паши Осипова. Пинчук вздохнул и положил руки на стол, но тут же снова убрал их, стыдясь ссадин и грязи под ногтями. Все вдруг взбунтовалось в нем. Он сидит в теплой землянке за кружкой чая — опорожненная банка консервов, чайник, девушка в гимнастерке, из рукавов которой выступают маленькие узкие ладошки. А его друг Паша Осипов, может быть, все еще плывет в черной бездне, поглотившей его, черные воды треплют его кудрявую голову, и холодные струи заливают веселые цыганские глаза.