Свидание

Через две минуты высокая плечистая фигура Давыдченкова и худенькая Егорова замелькали среди кустиков, от одного дерева к другому, и вскоре они совсем скрылись из виду.

Пинчук велел Маланову отойти правее и оттуда вести наблюдение за хутором. Сам встал за дерево и стал изучать окна домика. На тесовой крыше с одной стороны положена черепица — два-три рядка. Видно, на большее не хватило средств или времени. Среди яблонь спрятался маленький сарайчик.

Залаяла собака. Пинчук напружинился. Но в окнах с его стороны по-прежнему никакого движения. Собачий лай стал заливистым. И тут же смолк. Пинчуку казалось, что он ждет очень долго. Он сделал несколько шагов вперед. Стал виден дворик, кусты малины, картофельная ботва и старый черный пень давно спиленного дерева. Все кругом было тихо, и казалось, на хуторе никого нет. Он снова отступил назад, прицелившись взглядом в окна, и стал ждать.

Ждать всегда труднее. Пинчук сложил ладонь трубочкой и три раза осторожно крикнул, подражая лесной птице. Справа, спустя немного, ему ответил Маланов. Но домик оставался пустынен, и по-прежнему добродушно глядели в лес его окна с белыми наличниками. Как уютно, наверное, за этими окнами! Как хорошо быть дома!

…В Красном селе под Ленинградом стоял такой же домик. Он подходил к нему утром, предварительно затянувшись ремнем и расправив складочки на шинели. Он подходил к домику, а на крыльце появлялся лейтенант Карпинский. Взвод стоял поодаль, и лейтенант принимал рапорт. А потом они шли на огромное поле, лейтенант показывал настоящий строевой шаг. Расправив плечи, он проходил мимо взвода, поднимая с каким-то особым шиком вытянутую в носке ногу: раз-два, раз-два… Ни один командир взвода не умел так красиво ходить. Особый непринужденный и вместе с тем строгий шаг, полный горделивого достоинства и молодого изящества. Карпинский когда-то служил в знаменитой Московской пролетарской дивизии, и ребята представляли себе, как сотни таких же красивых лейтенантов — двадцать четыре в ряд — идут по Красной площади мимо Мавзолея, ведь Московская пролетарская дивизия участвовала в каждом параде. Нет, это невозможно представить — это надо видеть: каждое движение Карпинского было полно сдержанной величавости. Он не задирал ноги, не стучал ими по земле, нет, шаг его был ровен, естествен и даже чуть медлителен — размах, непреклонность, сдержанность, — шел боец Красной Армии, за плечами у которого шагала история — Перекоп, Волочаевск, Каховка, Псков…

Занятия заканчивались, и взвод шел в казарму. Ах, как ребята любили, как они радовались, хотя и не показывали вида, когда лейтенант вставал впереди строя. Взвод по четыре человека в шеренге, и впереди лейтенант — точно ветерок пробегал по лицам, подбородки чуть приподняты, плечи расправлены, глаза устремлены вдаль. Нет, они не к себе в полк идут, они шагают на неизвестную, незнакомую заставу, где примут смелый и честный бой с врагами. Плывут мимо улицы, родные дома — ни одного взгляда в сторону, нет, только вперед. Они идут за своим лейтенантом, они готовы на все…

Видение внезапно исчезло, как и появилось. А окна домика, что стоял перед глазами Пинчука, по-прежнему безмолвствовали. Пинчуку показалось, что прошла целая вечность, как ушел Давыдченков, хотя он совершенно точно знал, что это не так. Ждать всегда труднее. Прошло всего лишь полчаса. Только полчаса.

Неожиданно справа прокричала лесная птица — один раз и спустя минуту другой. Пинчук отступил назад, продолжая все еще наблюдать за домиком. И вдруг увидел Давыдченкова и следовавшего за ним Колю Егорова. Мешок за плечами Коли красноречивее слов говорил о том, что поход оказался удачным.

Пинчук ни слова не сказал Давыдченкову, махнул рукой, и они пошли дальше: близость жилья тревожила сержанта. Они прошли километра два, пока не набрели на овраг, заросший орешником. Маленькая ложбинка на спуске показалась Пинчуку очень удобной, он остановился, и, подойдя следом, Маланов и Егоров сложили здесь свои мешки.

Пока Пинчук объяснял Маланову, где лучше встать, чтобы сторожить, Давыдченков развязал мешок и достал из него большой кусок сала и целую краюху хлеба, потом осторожно извлек бидон с молоком. Давыдченков был в приподнятом настроении.

— Ты понимаешь, Леха, — говорил он возбужденно. — Они тут по-особому делают шпиг. Они коптят его как-то и начиняют чесноком. Его можно съесть гору.

— Кто на хуторе? — спросил Пинчук.

— Этот хутор будто с неба свалился, честное слово, — сказал Давыдченков. — Ты видел, какое хозяйство… А где фляга? Ага, здесь фляга. Пришел я туда… Выходит бабуся, очень древняя, но по всем статьям на высоте бабуся. Увидела на пилотке звездочку и давай балакать по-своему. А потом позвала за собой и вот, смотрю, вытаскивает все, что мы тут принесли. Из тайника из какого-то приволокла и давай объяснять мне, как да что. «Ганс — ни-ни… Ганс — там», — Давыдченков показал неопределенно рукой. — А где? Ну тараторит по-своему, хоть бы пару наших словечек вставила. Дай-ка, Никола, мне флягу. А немца здесь нет, боится немец здешнего леса. Понял?..