Свидание

— Что вам, товарищ? — спросила Зоя, склонясь к лысой, точно отполированной голове пожилого пассажира с усами.

— Вот, — показал тот влюбленно на девочку в школьном коричневом платьице, сидевшую рядом. — Вот — внучка, везу поступать на музыку. Семь зим училась дома, а теперь в Москву, — и добавил доверительно, вращая глазами: — Говорят, талант…

«Корректность и вежливость!» Зоя закивала головой и охотно посмотрела на девочку, а безволосый пассажир, уцепившись за руку, развивал беседу дальше, про строгость, ужасную строгость учителя музыки, который топал ногами, кричал и кидался нотными тетрадями.

— Она жалуется, — показал словоохотливый пассажир на внучку. — А я говорю: не обращай внимания, ты следи за расположением пальцев, чтобы попадали на клавиши согласно нотам. Вон Паганини, он был похож на черта, а отец его учил палкой. Но когда он выходил, то скрипка и все телодвижения были согласно музыке, он даже мог играть на одной струне, которую еще надо было натирать салом. Строгость — что! Она глаза не выест, — продолжал лысый дорожный собеседник и отпустил Зоину руку, потому что ему срочно захотелось подкрутить усы.

«Корректность и вежливость!» Зоя снова бегала по салонам. Зоя выслушивала, отвечала, Зоя делала свою работу, незаметную, как и все, к чему мы привыкли, и вспоминала инструктора Стеклову.

Как-то в первые месяцы работы Стеклова позвала ее в служебную комнату. Широкий стол, заваленный листами бумаги, узколицая Стеклова в форменном жакетике, застегнутом на все до единой пуговицы. Не отрывая глаз от стола, даже не поздоровавшись, Стеклова сказала:

— Садчикова! Полетите четыреста двадцатым.

— Как четыреста двадцатым? — изумилась Зоя. — Мой рейс…

— Продолжение в следующем номере, — сказала ехидно Стеклова.

— Мой рейс кому-то понадобился?

— Оставьте соображения при себе.

Зоя вдруг почувствовала, как внутри у нее мелко задрожала, забилась, закрутилась какая-то жилка и дрожь эта уже пошла по ногам. «Почему она так со мной разговаривает? Учит вежливости, учит корректности. А сама? Или все это только для пассажиров?!»

И тут она услышала свой, но непонятно вдруг ставший чужим голос:

— Я не могу… Я нездорова.

— Вы нездоровы?! — Стеклова даже не шелохнулась. — Ну что ж. Идите к врачу.

Долгая минута молчания. «К врачу…» Зоя круто повернулась и выбежала из комнаты.

— Что-нибудь случилось, девочка? — спросила толстуха в белом халате. — Что у тебя болит?

Зоя села на стул и расплакалась.

— Ну, ну, успокойся и расскажи все по порядку.

Зоя вытерла слезы и рассказала все.

— Ты же знаешь порядок. Ведь это Аэрофлот, тут дисциплина.

Зоя молчала.

— Ты же сказала неправду?! Ну подумай, как это выглядит?

— Да, — опустила голову Зойка, — я сказала неправду.

— Ведь это плохо?!

— Но я не позволю со мной так разговаривать. Я не могу. Пусть что угодно. Пусть выгоняют, но я не позволю!

— Ладно, — вздохнула докторша и посмотрела на Зойку своими спокойными, добрыми глазами. — Что же нам делать?

— Не знаю. Но я не позволю, — твердила упрямо Зойка. — Нет, нет, никогда не позволю.

Докторша пожала плечами и снова вздохнула:

— Что же нам делать? Ведь она старшая, ты понимаешь, значит, надо мириться — тебе, а не ей.

Зойка стиснула руки.

— Нет, нет, я не могу. Если так — я просто уйду.

— Вот тебе раз. — Докторша была удивлена, но едва ли до конца понимала, как это серьезно для Зойки. — Это уж слишком! Ну, ну, какая горячка, — она улыбнулась. — Всегда найдется человек, где бы ты ни работала, которому придется подчиняться, к которому придется подстраиваться. Не у всех, далеко не у всех, покладистые характеры.

— Ах, вы ничего не понимаете!

— Ладно, ладно, не понимаю. Ты понимаешь, — буркнула докторша, все еще не принимая Зойкины слова всерьез. — Тебя обидели — ты разволновалась. Дай-ка я тебе дам что-нибудь выпить, ты успокоишься.

Зойка покачала головой: уязвленная гордость, обида, самолюбие все еще бушевали в ней.

— Вот что, — она запнулась и вытерла губы. — Пусть летит все к черту. Я пойду и скажу Стекловой все, что думаю.

Она встала и направилась к двери. Докторша поняла: еще минута — и эта девочка, уйдет, и что она скажет там, что выпалит Стекловой — неизвестно. Но дров она наломает — уж точно.

— Стоп, стоп… Подожди-ка, — торопливо заговорила докторша. — Какая ты быстрая! Пришла к врачу, и вот тебе раз. Нет, я тоже на службе. Ну-ка, сними быстренько кофточку.

Докторша всю жизнь проработала среди летчиков. Она любила этих девчонок с серебристыми птичками на жакетах. У нее самой росли две дочери, и одна из них тоже собиралась летать. Докторша понимала, что Зоя поступила опрометчиво, но ей было жаль девчонку.

— Дыши. Еще раз — глубже. Хорошо. Да, нервишки подгуляли, — объявила она, осмотрев и прослушав Зою. — Работать в воздухе, пожалуй, нельзя. Я тебе дам освобождение денька на два.

— А потом?

— Что потом? Подумаешь как следует, взвесишь все и пойдешь, куда прикажут.

Складывая стетоскоп, докторша еще раз посмотрела на Зою внимательно и вдруг подмигнула. Ее полное лицо расплылось в улыбке.

— Ладно, ладно. Будь посерьезней и отдохни.