Свидание на Аламуте

Сознание возвращается к Медному пульсацией, прерывистой линией. Он то всплывает в мутном водовороте, то пропадает; то ощущает себя щепкой, скользящей по поверхности воды, то идет ко дну тяжелым камнем. Все меняется. Он то на земле, у щеки – ровная кромка пустыни; то вверху, где солнце, как белая капля никак не высыхающего молока, и оттуда видно, как лежит он, Медный. Лежит, а в небольшом отдалении стоят на коленях Мирикла и Патрина. В своих желто-белых бурнусах… А почему на коленях? А где дети?

Нет, он уже смотрит на все снизу, и как-то странно повернут мир – на девяносто градусов. Где же мистер Лукас? И вот Медный видит его сапоги. Хорошие желтокорые ковбойские сапоги с широкими, распоротыми по оси голенищами. Не влезали сюда толстые ляжки мистера Лукаса… А сам он?

Ого! Вот что-то черное на желтом песке – поди ж ты, это длинные шелковистые волосы мистера Лукаса, а рядом и его усы с белой полоской для приклеивания… Неожиданно обострившимся зрением Медный видит на этой полоске черные волосинки. Пушок с верхней губы мистера Лукаса, тонкий такой пушок… А вот и ноги мистера Лукаса – босые, очень женственные ноги с невысоким взъемом и зарывшимися в песок пальцами ступней. А дальше – ноги уж слишком женские для мистера Лукаса.

И вот тот человек, который должен был быть мистером Лукасом, стоит совершенно голым, без малейшего неудобства прижавшись белыми ягодицами к белому же, наверняка раскаленному краешку автомобильного капота…

Мириам заливисто хохочет, открывая ровные белые, сахарные зубы. Хохочет, откидывая назад коротко стриженную голову; ей пришлось расстаться со своими роскошными черными кудрями, чтобы надеть парик, разящий мужским лосьоном. Теперь ее голова кажется черной крышечкой большой, белой фигурной бутылки. В ее изящной нежной руке – «маузер» Медного. В пупке женщины блистает пирсинг – четырехкаратный бриллиант… Сверкает, жеманясь на солнце. На капоте автомобиля лежат приготовленная черная одежда бедуинки и кривоватый разделочный нож египетского рыбака. Ей пока не нужны ни нож, ни одежда. Перерезать горло этим баранам сподручнее голой, чтобы потом смыть со своего тела кровь; они же будут извиваться и пытаться ускользнуть… Но нет, они будут только корчиться. Ускользнуть не сумеют.

Мириам снова разражается смехом.

– Безмозглые куклы, молитесь вашему варварскому Богу! Да, теперь я добралась и до вас. Я долго следила, удастся ли тупым жителям северной страны заморочить голову русским кяфирам… Удалось! Но эти шаманы – дерьмо, любой наш дервиш сильнее их во сто крат! Я думала: ваши друзья-кяфиры вмешаются и разрушат весь их замысел. Так оно и случилось. Не успели перерезать горло этому жертвенному человекообразному барану, не успел он войти в лоно этой костлявой дуры, как появились ваши и начали стрельбу… О, это было роскошно! Я следила за этим спектаклем, пока не погасла последняя камера наблюдения. Все кончено. Теперь вашим северным дервишам придется ждать еще лет триста, прежде чем они смогут накопить такое же количество энергии, прежде чем оживят мумию, прежде чем призовут помощь подземного мира для воплощения своей Царевны! Связь с эгрегором Мельхиора вами потеряна. Отлично! Так да здравствует эгрегор Гаспара, магического царя Востока! Что ты шепчешь, шелудивая варварская собака?! Ты шепчешь молитву? Разве у цыган бывают молитвы?!

Мирикла, к которой обращены эти слова, не отвечает. Она только склоняет голову, и ее волосы, поседевшие разом, ставшие белыми, как снег, треплет хамсин.