Свидание с Бонапартом

«Высокочтимый господин Свечин!

Толпа избила меня. Наверное, это справедливо, и я навсегда покидаю Россию. Вот сейчас, сию минуту. Я намеревалась в последний раз повидаться с Вами, но вдруг поняла, что женщина с большими синими глазами – не фантазия живописца и что в Вашем горьком сердце для меня не может быть местечка.

Прощайте же, прощайте, прощайте…

Л. Бигарь.

И это было все, что оставалось у меня после нашей блистательной победы.

Пребывание в Москве было уже бессмысленно, да и страшно, да и, видимо, права была Аполлинария Тихоновна, когда утверждала, что нельзя возвращаться по старым следам – получишь по физиономии… И все-таки что значило это немногословное письмо бежавшей француженки? Неужели в сердце московского затворника теплились остатки былого ко мне расположения? Ведь украшал он свое жилище изображением моего самонадеянного лица в позолоченной раме… Не насмешкой же над прошлым красовалось оно на стене…

Так или иначе, дом был пуст, портрет оставлен разрушаться, а мои благотворительные помыслы оказались напрасны…

И в этот момент мне доложили, что господин Свечин желает меня, видеть.

Я полагала, что передо мною возникнет существо в поношенном рединготе, с увесистой палкой, с седыми космами, вылезающими из-под шляпы, существо, достаточно ярко описанное мне Тимошей впоследствии в письме из полка, существо, нисколько не напоминающее вальяжного господина с Чистых прудов, о котором я когда-то помышляла со счастливым ужасом. Этот же господин в отличном фраке тоже показался мне чужим и значительно старше своих сорока лет. На губах его теплилась улыбка, представьте, по всему предназначавшаяся не мне, а пространству, неисповедимостн обстоятельств, игре случая.

– Я узнал, что вы меня искали, – сказал он чужим голосом. – Я только что из Петербурга и вот узнал… Может быть, вы привезли Лизу?

Да, я привезла Лизу, милостивый государь, чтобы дать ей возможность повидаться с вами… Видимо, я виновата в том, что девочка столько лет… Но вот и она, и если теперь невозможно загладить вину, то можно хотя бы погладить ее по головке… Ну, как вы это сделаете?… Лиза подошла к нему без робости, и затем ее детское удивленное «papa, papa» до сумерек витало по комнате… Он подарил ей маленький медальон с изображением императрицы, этой молодой несчастливой женщины, числившейся в счастливых, и девочка тотчас повесила его себе на грудь.

– Вы приехали, чтобы спасти меня, по своему обыкновению? – спросил он.

– Нуждающийся во спасении, – сказала я, – всегда очень зорок к чужим бедам.

Он вежливо меня поблагодарил и утешил своими новыми успехами в Петербурге, где ныне служил в Иностранной коллегии, а в Москву воротился завершить кое-какие дела…

Я было собралась иронично спросить его, отчего же он позабыл на стене мой портрет, но иронии не оказалось места в том сдержанном холоде, который распространился меж нами. Все было пристойно, не по-московски прохладно и тягостно. От чая он отказался, но не спешил уйти.

– Мы оба виноваты перед нею, – сказал он, продолжая свою мысль, – но друг перед другом нисколько.

Я подумала, глядя на него, что от поношенного редингота военных времен он отказался не без труда и что этот отменный фрак и прочие мелочи, украшающие его, – плоды чьих-то загадочных усилий.

– Удалось ли вам установить, – спросила я запальчиво, – как влияют древние тирании на нынешнюю катастрофу?

Он усмехнулся и ответил, не глядя на меня:

– Мне удалось установить, что мы и народ – одно целое и мед, которым мы были вскормлены когда-то, действует и поныне благотворно…

– Значит, этим объясняется, – крикнула я уже без прежнего ожесточения, – желание моих людей сжечь меня живьем?

– Скорее, вашим фамильным пристрастием, – сказал он жестко, – топить в пруду с камнем на шее…

Это напомнило мне славные времена наших поединков, однако поединок нынешний был враждебнее по тону, и только Лизино «papa, papa», время от времени повторявшееся в комнате, видимо, предотвращало беду.

И все же мы с Лизой вышли его проводить. Экипаж, который дожидался его, не соответствовал своим отменным петербургским видом страдалице Москве.

Не высказав ему всего, что наболело, я цеплялась за какие-то несущественные для меня мелочи.

– Вы были таким ярым поборником свободы, – сказала я с досадой, – а нынче в тирании находите приятные стороны…