Свидание с Бонапартом

Бог мой, до чего же разоренная страна! Ничего нет. Ночлеги холодны, как могилы. То ли дело Германия! А здесь все мерзко и угрюмо. Еле добрались до сего местечка. От холода и в голову не идет, что писать. Здесь наводят переправу через Сену, и, коли Бог поможет, завтра будем на той стороне. Увы, через сколько же рек надо переправиться, чтобы возвратиться в родимые места? Не завидуйте французам: право, ничем не заслуживают ни похвал, ни подражания.

Не вынеся холода, мы отправились искать Шефлера и там нашли всех наших у камина. Эти французские Камины, черт бы их подрал, нисколько не греют, одна видимость, но, когда все сгрудятся перед пламенем, становится теплее, и мы к ним приникли, тут и еда явилась и водочка; так что настроение как-то поднялось и можно было бы сидеть так вечно, когда бы не снова разговоры о том же: кто лучше да где лучше, и у кого какие преимущества, и снова о российском рабстве! О каком рабстве, дурачье?…

Вернулись к себе хмурые и молча. Допили полбутылки водки и завалились спать, пока тепло не вышло… Перед сном сказал Игнатьеву: «Послушай старого вояку, не мучай коня, куда ты экую торбу с книжками с собой возишь? Я ведь тоже книги люблю, да нонеча война». Он отмахнулся, а может, показалось.

Мери, 29 генваря

Сена-то узка и грязна, так что я ее ни с одной речкой нашей сравнить не решусь. Стоим второй день. У нас пренегодная крестьянская избенка, двери прямо со двора, без сеней, у хозяев ничего нет, и мы обсели камин. Хозяйка преглупая, а хозяин грубиян, насилу заставил его скинуть шляпу…

Замок Поп на Сене, 31 генваря

Вчера было жаркое дело! Авангард с Паленом весь день дрался у Ножана, и уже под вечер успели занять половину до мосту, а 25-й Егерский полк сильно пострадал, и командир онаго, полковник Ветошкин, славной, храброй офицер, убит; жаль, очень жаль – оставил семейство и жену.

И вот мы в замке, где всегда жила Мария «Петиция – мать Наполеона, однако никакого великолепия в замке не видно, пуст и заброшен, жителей совсем нету. Уж лучше было бы стоять в простой крестьянской избе у хозяев, где можно хоть что-то сыскать, а здесь ни куска хлеба и ничего. В замке все перебито, переломано, осталось немного фарфоровых тарелок, очень обыкновенных. Видно, что госпожа матушка Бонапартова все с собою поприбрала…

Под Ножаном Шефлеру продырявило бок осколком гранаты, и его увезли… Не ропщу, лишь тихо горюю, молю господа нашего, чтобы меня приберег для Настеньки и Васеньки и для третьего моего – Георгия, которому когда-нибудь печься о славе России.

Тимофей Игнатьев ходит с повязкой на лбу. Он уже давно не улыбался, как некогда Райнхильде. Некому, да и не с чего… Удивительно, как равные обстоятельства всех выравнивают. Я с детства в поле надрывался, каждый кусок хлеба был на счету, Тимоша катался в масле, а нынче все мы одинаковы – грязны, угрюмы, молимся втихомолку о спасении, чтобы дожить до конца и вернуться… Стало известно, что Людовик XVIII обратился с прокламацией к французскому народу, стало быть, Бонапарт в чистой отставке!

Нынче утром проснулся с ощущение радости. Что же такое! Постепенно вспомнил премилой сон, будто бы просыпаюсь у себя в доме и никакой войны. Продолжаю фантазировать… Лежу в мягкой теплой постели, окна распахнуты, и прошлогодняя яблонька заглядывает в комнату. На ней цветы. Стало быть, весна! Нега… Рукою лень до шнурка дотянуться, однако надо. И Прохор вносит горячий кофей со сливками и румяную пышку. Пчела гудит. «Который час?» – спрашиваю. Восемь уже. А впереди целый день. В окно слышен Настенькин голосок. Вот сейчас встану, выйду на веранду и в лобик ее поцелую… Клумбы перед крыльцом зарастают, надо бы велеть пополоть, надо бы псарню проведать… да мало ли дел? Анна Борисовна ждет меня к чаю и краснеет, едва я покажусь. В ее двадцать два выглядит восемнадцатилетней. «Ты что же это краснеешь?» – спрашиваю лукаво. «А я не краснею», – говорит она шепотом, а сама заливается еще пуще и на детей посматривает…

Лучше дома своего ничего нету! Где же оно все? Почему я проснулся в замке Летиции Бонапарт на холодной лавке и чего найдут наши изворотливые денщики на завтрак? Неизвестно, может быть, снова придется закусывать сельдями да яичницей. А уж что завтра, этого никому знать не дано…

Скорее бы уж Париж. Тогда-то можно смело сказать, что яблонька неспроста мне приснилась. Господь милосердный, приведи нас к миру…

Здесь, Тимоша, у меня большой пропуск, извини. Сам помнишь, не до записочек было, А еще прикладываю пару листков, для меня печальных, но дело прошлое. Надеюсь, что, когда встретимся, все вспомним подробнее…

…Париж, 11 мая