Свидание с Петербургом (Гардемарины, вперед !, книга 2)

За разговорами спустились на первый этаж, прошли в комнату. Против ожидания в помещении для иностранной игрушки было пусто и холодно, видно, публика уже удовлетворила свое любопытство. Стеганый диван был на втором этаже, его надобно было спустить. Свечи в шандалах почти догорели, в комнате был полумрак, и Саша долго искал нужный рычажок. Наконец нашел.

Подъемник бесшумно спустил диван, на нем спал человек в бордовом камзоле. Он сидел в очень неудобной позе: голова закинута назад, светлый парик слегка обнажил голову с темными, коротко стриженными волосами.

- Набрался, приятель,- сказал Саша, подходя к дивану.- И давно тебя так катают, вверх-вниз? Никита, отнесем его на кушетку.- Он дотронулся до плеча мужчины и вдруг крикнул резко: - Свечу!

Мужчина в бордовом камзоле не спал, он был мертв. Из пышного кружевного жабо торчала рукоятка кинжала. Жабо оставалось белоснежным, только диван и камзол были липкими от крови.

Никита поднял свечу. Рассеченная шрамом бровь выражала крайнее недоумение.

- Кто ж тебя так, Ханс Леонард? - прошептал Никита.

- Ты был с ним знаком?

- Нет.

Только тут Саша увидел блестящие, расширенные от ужаса глаза Софьи. Она боялась приблизиться, боялась задать лишний вопрос и только всхлипывала, машинально покусывая костяшки пальцев.

- Я его видела... этого,- ответила она на Сашин взгляд, кивая на покойника.- Он танцевал. Потом к нему подошел такой длинный в берете с пуговкой.- Она дотронулась до своего сложного головного убора, чтобы показать, где была пуговка. Зубы ее стучали.- Очень похож на тебя,обратилась она к Никите.- Я вас чуть было не перепутала.

- Уведи Софью, быстро! - приказал Саша.- А я позову караул.

- Может, дуэль?.. - Никита не мог оторвать глаз от лица убитого.

- Угу... на ножах. Да уведи же ты Софью! Сейчас сюда сбежится вся охрана. Ее здесь не было, понял?

Уже сидя в карете, Софья все повторяла, как она увидела этого бордового. Такой пронырливый... и все лопотал по-немецки с разными господами, танцевал, смеялся и вдруг... Никита укутал ей ноги пледом, закрыл плечи шубой. Софья привалилась к его плечу и заплакала.

- Я знала, знала, что мне не надо было ехать на этот бал! Что я Алешеньке напишу? Ведь почти на моих глазах человека убили...

Никита молча смотрел на пробегающий за окнами сонный, туманный, черный и безучастный Петербург.

-9

Никита Григорьевич еще с утра не в духе, раздевался перед сном сам, шапчонку маскарадную так в стену и вмазал, крикнув при этом загадочно: "С пуговкой!" И сапоги не позволил снять. Если настроение у него прекрасное и витает мыслию где-то в заоблачных государствах, то сам ноги тянет, сними, дескать, сапоги, а если неприятность какая, то: "Прочь, Гаврила! Вынимай из себя раба! Сам управлюсь..."

Ночью эта тирада -"прочь, Гаврила" и так далее - длилась дольше обычного, здесь присутствовали и "старый дурень", и "алхимик безмозглый", перечислять - слов не хватит, а виной тому, что попенял камердинер барину, не внял-де он его советам, не положил под язык прозрачный камень аметист лучшее в мире средство против опьянения.

Ну и пусть его... Дело молодое, маскарадное, выпил лишнего, устал от непомерного танцевания, тоже ведь работа, и немалая. На следующий день Гаврила и думать забыл о ночном буйстве хозяина - проспится и встанет ясный и добрый, как божья роса.

Все утро Гаврила возился в лаборатории, как называл он теперь на университетский лад сдвоенные горницы, и хватился, когда уже время обеда прошло: батюшки светы, неужели по сей час дрыхнут?

Гаврила кинулся в княжескую опочивальню. Никита не спал, но и вставать не собирался, лежал, отвернувшись к стене и рассматривал обои с таким пристальным вниманием, словно травяной орнамент вдруг зацвел и населился всякими букашками и прочими мотыльками.

- Добрый день, Никита Григорьевич! - торжественно провозгласил Гаврила.- Изволите умываться?

- Изволю,- ворчливо отозвался Никита, с кряхтеньем перевернулся на спину, потом сел и принялся с прежним вниманием рассматривать свои босые, торчащие из-под рубашки ноги.

Казачок тем временем принес кувшин ключевой воды, поставил его на умывальню и исчез, повинуясь движению Гавриловых бровей.

- Что холод собачий? Забыли протопить?

- Дак май на дворе,-укоризненно отозвался Гаврила.

- А если в мае снег пойдет?

Этого Гаврила уже не мог перенести и ответил отстраненным, словно с кафедры, голосом:

- Дерзаю напомнить, сударь мой, температура в спальном помещении должна не в ущерб здоровью поддерживаться умеренной

Никита проворчал что-то бранное, но спорить больше не стал, ополоснул лицо ледяной водой, поморщился - гадость какая! Самодовольный вид камердинера раздражал его несказанно.

- Язык у тебя, Гаврила, после Германии стал какой-то... суконный, лакейский. Раньше ты вполне сносно по-русски изъяснялся.

Гаврила хмыкнул что-то в том смысле, что если и учиться где-то русскому языку, то именно у дворни, а никак не у разряженных господ, что знай по-французски лопочут или по-английски квакают. Никита отлично понял этот бессловесный протест.