Свидание с Рамой

Расцвет науки, которая с непреложной регулярностью отвергала космогонические построения этих болтунов и дарила людям чудеса, о которых ясновидцы и мессии и помыслить-то были не в состоянии, в конце концов не оставлял от всех этих верований камня на камне. Наука не уничтожила благоговейного изумления, почтения и сознания своей незначительности, испытываемого всеми разумными существами, когда они размышляют о необъятности Вселенной. Но она ослабила, а потом и вообще отбросила в небытие бесчисленные религии, каждая из которых с невероятным высокомерием провозглашала, что именно она является провозвестницей истины.

И все же, хотя изолированным культам уже никогда не суждено было обладать какой-то реальной властью, как только человечество в целом достигло самого элементарного уровня цивилизованности, они все же время от времени появлялись на протяжении многих столетий, и, как бы фантастически ни звучали их неумные символы веры, привлечь какое-то число последователей им все же удавалось. В особенности они процветали в периоды неразберихи и беспорядка, и было совсем неудивительно, что и Переходные Столетия стали свидетелями вспышки иррационального.

Так вот, этот Мастер, даже если он был изгнан из своего собственного мира, вовсе не покинул его этаким сиротой-сиротинушкой. Семь Солнц являлись центром галактической власти и науки, а он, должно быть, имел очень влиятельных друзей. Он бежал на маленьком скоростном корабле, о котором поговаривали, что это был самый быстрый космический корабль из когда-либо построенных. И еще он прихватил с собой в изгнание самый совершенный продукт галактической науки — робота, который, спустя столько времени, всплыл неизвестно откуда перед изумленными Олвином и Хилваром у Шалмирейна.

Никто так до конца и не исчерпал все таланты и функции этой машины. В сущности, робот до некоторой степени стал вторым «Я» Мастера. И, не будь его, вера в «Великих», по всей вероятности, благополучно почила бы после смерти Мастера. Вдвоем они довольно продолжительное время блуждали зигзагообразным курсом среди звездных облаков, и курс этот привел их — ясно, что не случайно, — назад, к тому миру, из которого вышли предки Мастера.

В чем, собственно, состоял смысл догмы Мастера, ни Олвин, ни Хилвар так и не смогли разобраться. Огромный полип отчаянно старался посвятить их в суть дела, но многие из его слов не содержали ровно никакого смысла и, кроме того, у него была привычка повторять предложения и даже целые пассажи в такой стремительной и совершенно механической манере, что за мыслью невозможно было уследить. И вскоре Хилвар приложил все силы, чтобы увести разговор от этих топких теологических болот и сосредоточиться на достоверных фактах.

Мастер и горстка его самых верных адептов прибыли на Землю в те дни, которые предшествовали падению городов, а порт Диаспара еще был открыт для пришельцев из других звездных систем. Была ли догма Мастера принята на Земле с терпимостью, оставалось неясным. Но, по крайней мере, она не встретила бурной оппозиции, и после долгих блужданий эти фанатики нашли себе окончательное пристанище среди лесов и гор Лиза.

На закате своей долгой жизни Мастер вновь обратил мысли к дому, из которого был изгнан, и попросил вынести его из помещения на воздух, чтобы он мог смотреть на звезды. Теряя последние силы, он подождал восхода Семи Солнц и под самый занавес жизни набормотал еще много такого, что должно было в будущем вызвать к существованию новые груды книг с толкованиями. Снова и снова он распространялся о «Великих», которые сейчас временно покинули эту Вселенную, но которые в один прекрасный день, несомненно, вернутся, и обязал своих фанатиков приветствовать их по возвращении. Это были его последние более или менее разумные слова. После этого он уже не отдавал себе отчета в окружающем, но перед самым концом произнес еще одну фразу, которая пережила столетия, гвоздем засев в головах тех, кому довелось ее услышать: «Как славно смотреть на цветные тени на планетах Вечного Света!» После чего и умер.

По смерти Мастера многие из его последователей плюнули на догму, но кое-кто остался ей верен. По мере того, как проходили столетия, она все усложнялась. Сначала верили, что эти «Великие», кем бы они ни были, скоро вернутся, но время шло и надежда на это все тускнела и тускнела. В этом месте рассказ полипа стал очень путаным — похоже было, что правда и мифы переплелись уже нерасторжимо.