Свидание в аду

– Вас зовут Люсьенн? – спросил профессор. – Отныне он в вас больше не нуждается.

Многие десятилетия знаменитый медик в силу своей профессии наблюдал, как умирают люди. Но до сих пор он не мог понять, не мог постичь, как в людях до их последнего дыхания уживаются рядом самые возвышенные чувства и самые низменные страсти. Впрочем, кто придумал эти определения: «возвышенное» и «низменное»? Они означали не больше, чем цветные этикетки, которые наклеивают на ящики с фарфором. Жалкая предосторожность для того, чтобы безопаснее пронести через жизнь хрупкий сосуд – «сосуд скудельный», – ведь он рано или поздно все равно разобьется…

То, что Эдуард Вильнер, который, как лишь немногие из его современников, упорно искал смысл жизни, скоропостижно умер от удара, ошеломило Лартуа.

«В этой смерти есть что-то непостижимое и вместе с тем символическое… Только неведение сохраняет в нас иллюзию молодости. В юности мы до такой степени ничего не смыслим в жизни и так жадно стремимся проникнуть в ее тайну, что легко обольщаемся и попадаемся на крючок… Старость – это совсем другое, в старости только и видишь, как рядом с тобою один за другим умирают близкие и дорогие тебе люди. И с этим ничего не поделаешь! А в ожидании той минуты, когда мы присоединимся к ним, мы занимаемся тем, что силимся разрешить вопросы, которые не могли разрешить они и которые не удается разрешить и нам…»

Между тем в отеле жизнь продолжалась. Перед глазами телефонистки вспыхивали и гасли маленькие красные огоньки, как вспыхивают и гаснут мысли в мозгу человека. Бармены готовили коктейли и подавали их в серебряных бокалах. На кухне рубили и мололи мясо к обеду.

Жизнь продолжалась и за стенами отеля. В сопровождении почетного эскорта, состоявшего из гвардейцев и мотоциклистов в белых перчатках, двигалась открытая машина вновь избранного президента Республики – он возвращался в столицу, приветствуя ожидавшие его толпы людей, которые встречали проезжавшие автомобили криками и аплодисментами. И казалось, что вместе с этой длинной вереницей машин в столицу возвращаются честолюбие, интриги, страсти, ненависть и тщеславие.

А человек, который разъял на части, а затем вновь соединил в своих творениях все это общество с его тщеславием, интригами и страстями, человек, который сохранил портрет этого общества для потомства, спал теперь на постели вечным сном.

Профессор Лартуа отвернулся к окну: он не хотел, чтобы посторонние видели его слезы.

Глава V Возвращение в Моглев

1

На крышах замка Моглев трудились кровельщики. В галереях, стоя на стремянках, насвистывали маляры. Перед фасадами были воздвигнуты высокие строительные леса. Заделанные трещины в стенах крепили железными скобами, походившими издали на стежки гигантского шва. Во дворах земля была усыпана черепицей.

Весь день Жан-Ноэль наблюдал за работами, прохаживаясь в брюках для верховой езды вдоль строительных лесов. Обычно его сопровождал Кристиан Лелюк с неизменным фуляром на шее. Чтобы позлить Лидию, Жан-Ноэль пригласил молодого пианиста провести лето в Моглеве. Кроме того, Кристиан обладал хорошим вкусом. Вкус его формировался в школе «Трех пчел», впрочем, как и вкус самого Жан-Ноэля. И молодые люди забавлялись, как мальчишки, играющие в кубики, хотя дело они имели с настоящими башенками, настоящими стенами и перекрытиями.

– Галерею маршалов я предлагаю обшить ярко-желтыми панелями, кресла – обить ярко-голубым атласом (цвета орденской ленты Людовика Святого), шляпки гвоздей должны быть золотистого цвета. Понимаешь, какой великолепный контраст получится, – говорил Лелюк.

Иногда разыгрывались драмы.

– Кто вас просил делать сиреневые узоры на лепных украшениях? – спрашивал Жан-Ноэль у маляров.

– Господин барон, так велел нам господин Лелюк…

– Господин Лелюк тут не распоряжается… Немедленно снимите сиреневую краску и сделайте вишневый узор, как мы условились.

После этого Лелюк полдня дулся.

Рабочие ненавидели этого черномазого человека, этого двуногого паука, который всегда сваливался откуда-то как снег на голову и отдавал распоряжения, которые сегодня надо было выполнять, а завтра – нет. Он обо всем доносил Жан-Ноэлю; тот, впрочем, иногда обрывал его.

Не любили рабочие и самого Жан-Ноэля, который не умел даже толком распоряжаться. Их возмущало, что они зря тратят время и переводят материалы, но, стиснув зубы, они вынуждены были сохранять вежливость и терпеливо ожидать окончания бесконечных споров, которые вели между собой Жан-Ноэль и Кристиан, держа в руках образцы драпировочной ткани.

Но кто же всем распоряжался в доме?

Жан-Ноэль недавно получил письмо от своего родственника де Валлеруа. «Говоря откровенно, – писал герцог, – нас несколько удивил твой брак. Но поскольку состояние твоей жены позволит тебе привести в порядок замок Моглев и поселиться в нем, я одобряю твое решение…»