Свидание в Санкт-Петербурге

— Да где ж его взять, третьего-то? — не понял Саша. Третий появился на следующую ночь и оказался весьма колоритной фигурой — темноликим, желтоглазым, молчаливым человеком по имени Шафар. Он носил европейское платье, но по обличию, обилию золотых украшений — тут тебе и серьга в ухе, и цепь на шее, и браслеты на обеих руках — в нем угадывался азиат. В игре он был азартен, но голоса не подавал, а только раздувал узкие, изящно вырезанные ноздри. Как выяснилось вскоре, он был хивинец и состоял при леопардах, доставленных восемь лет назад посольством Хивы в подарок государыне. Звериный двор находился, оказывается, в приходе Святого Симеона, что на Хамовой улице. Саша столько раз ходил мимо высокого забора, не предполагая, что за ним обитают диковинные звери.

— Шафар, а еще какие животные на вашем дворе есть? Хивинец вскидывал на него горящий взгляд, но не отвечал, весь сосредоточенный на картах, а смотритель, трогая болячку над губой, сообщал гугниво:

— Львица есть, совсем старуха, а по двадцать фунтов говядины в день трескает.

— Опять же мартышки. Этим извольте дать бананы, но и на морковь они согласные. Дама треф… А еще есть в столице Ауроксов двор. Неужели не слышали? Там содержатся дикие быки, подаренные королем прусским. Но государыня ни быков, ни короля прусского не жалует. Я раньше при этих быках состоял. Хорошее место, всегда убоинка в достатке, но потом ушел. За охрану людей больше платят.

Третья ночь началась так же приятно и в той же компании, но игра была неожиданно прервана. В мертвой тишине крепости вдруг раздался невнятный шум, голоса, топот ног — тюремная какофония звуков, понятная только стражу, который испугался, быстро смел карты со стола и спрятал их в карман. Не обращая внимания на Сашины вопросы, он подал Шафару знак, и они на цыпочках вышли из камеры. Спустя несколько минут гулкие шаги раздались подле Сашиной двери, потом послышался звук отпираемого засова. Это могло означать только одно: рядом появился сосед. Эта близость — мало, что ли, пустых камер в крепости — наводила на неприятную мысль: он связан, с новоиспеченным арестантом общим делом. Каким?

Утром, как обычно, служитель принес завтрак. Был он сух, сосредоточен и на все вопросы отвечал «не могу знать», словно не резались они в этой камере в «дурачки с пар» и «дурачки в накладку» по такой высокой ставке, что и сказать совестно.

Однако к ужину поведение служителя переменилось. Прежде чем уйти из камеры, он наморщил мясистый лоб, убедился, на месте ли болячка, потом через силу выдавил:

— Я к вам послабление имел, сами знаете. Но об этом — молчок. В противном случае и у вас, и у меня будут огромные неприятности.

— Это понятно, — с готовностью согласился Саша. — Но я человек чести, карточный долг не дает мне спокойно спать. Когда пойдешь, мил человек, к супруге моей за деньгами?

— Не торопите меня, сударь. Такие дела не в один день делаются!

Служитель был верен себе, не один томительный день прошел, прежде чем, ставя перед Сашей миску с едой, он шепнул с отвлеченным видом:

— Ходил. Долг получил сполна, но монеты мелкого достоинства и кошелек плохенький.

— Что мне просили передать? — У Саши от волнения пересохло горло.

Он был уверен, что получит сейчас записку или в крайнем случае что-то на словах, но служитель молча положил на стол кольцо с рубином. Положил и ручкой эдак сделал; жест этот мог обозначать только одно: я честный человек, хотя вполне мог бы и украсть.

— Дай мне только выйти отсюда, в, накладе не останешься! — заверил его Саша.

Оставшись один, он надел кольцо на безымянный палец. Может, это знак какой-нибудь — кровавый рубин? Кольцо жало, он примерил его на мизинец, потом посмотрел на свет.

Записка была вложена под камень, крохотная и невесомая, как лепесток. Саша развернул ее трепетной рукой. Там было написано три слова: «Вина — Лесток Гольденберг». «Это Лядащев», — подумал Саша, тщательно разжевывая записку.

16

Никита пришел в себя, когда Мария уронила чайную ложку, именно этот бренчащий, обыденный звук вывел его из небытия. В поисках ложки девушка опустилась на колени и вдруг поняла: что-то изменилось в комнате. Ей показалось, что она спиной чувствует его осмысленный взгляд. Но Никита смотрел вверх, глаза его были неподвижны и блестящи, как влажное зеленое стекло.

Мария тоже посмотрела на потолок. Художник был плох, нарисованные розы были непомерно большими и плотными, как капустные кочаны, и казалось, не вплети их живописец в венок из незабудок, они непременно попадали бы вниз под весом собственной тяжести.

Однако нельзя до бесконечности сидеть на полу. Мария медленно и неловко поднялась. На шум Никита повернул голову, вернее, перекатил ее с затылка на ухо, взгляд его оставался безучастным.

— Ложка упала, — сказала Мария, предъявляя ее как вещественное доказательство, и почувствовала, что запунцовела вся от макушки до пяток.

Он ничего не ответил, только сморщил растрескавшиеся губы. При желании это движение можно было принять за улыбку. Мария приободрилась и села, сложив по-ученически руки на коленях.