Свидание в Санкт-Петербурге

Ведение «дела о Лестоке» поручили Степану Федоровичу Апраксину, впоследствии бесславному главнокомандующему в Семилетней войне, и Шувалову Александру Ивановичу. За сим последовал именной указ Елизаветы:

«Графа Лестока по многим и важным его подозрениям арестовать и содержать его и жену его порознь в доме под караулом. А людей его никого, кто у него в доме живет, никуда до указа со двора не пускать, также и других посторонних никого в дом не допускать, а письма, какие у него есть, также и пожитки его, Лестоковы, собрать в особые покои, запечатать и потому же приставить к ним караул».

Супруга Лестока с трудом поняла, почему по дому бегают чужие люди, рыщут во всех сундуках, поставцах и комодах, иные примеряют на себя платья мужа, а потом тащат все в лаковую гостиную и бросают на пол в беспорядке. Она хотела расспросить обо всем мужа, но ее к нему не пустили. А через день явился чин и стал задавать вопросы.

Однако скоро чиновник от нее отступился. «С иностранными министрами мой муж тайных конфиденций не имел, а имел только желание весело провести время. Он и меня туда с собой брал. И были сии встречи до чрезвычайности редки, потому что муж мой от государственных дел отошел и посвятил себя радостям брачной жизни…» — вот и весь сказ. На все прочие вопросы ответы были однозначны: не знаю, не видела, не упомню…

Прежде чем приступить к допросу самого Лестока, Шувалов решил побеседовать с Шавюзо. Для начала с секретаря сняли офицерский мундир и обрядили в арестантскую хламиду. На первом же допросе ему пригрозили пыткой, ежели не будет чистосердечного признания. Господи святы, да он сознается во всем, в чем хотите!

За три долгих дня, проведенных в камере, секретарь твердо решил, что спасать будет себя и только себя. Дядя хоть и благодетель, но идти за ним в ссылку или на казнь он никак не желает. Лесток хитер, он выпутается… Однако преднамеренно топить дядю он тоже не хотел. Главное — угадать, что надо судьям, а дальше чистосердечно сознаться даже в том, чего не было на самом деле.

Но угадать было трудно. Допрос снимал сам Шувалов. Вопросы задавались вразнобой и, кажется, никак не были связаны один с другим общей линией. Вначале был спрошен он о друзьях Лестока, окромя иностранных послов, Шавюзо назвал всех — князя Трубецкого, Румянцева, сенатора Алексея Голицына, князя Ивана Одоевского, обер-церемониймейстера Санти и прочих. На лице Шувалова появилось удовлетворение. Все это были недруги Бестужева. Пока эти люди пойдут как свидетели, а дальше, может, кто-то из них и сам попадет в камеру.

Перешли на отношения Лестока с иностранными послами и начали очень издалека — с предшественника Финкенштейна посла Мардефельда и маркиза Шетарди. Шавюзо с полным достоинством указал, что все это было в прошлом, что сейчас Лесток удалился от дел.

— Была ли переписка у Лестока и Шетарди?

Да, была. И переписка эта шла через него — Шавюзо. После высылки Шетарди из России было получено от него два письма. В первом были счета на заказанные для Лестока в Париже камзолы, во втором писалось о табакерках, которые надо было передать… Здесь Шавюзо замялся… передать Герою.

— Кого понимал Шетарди под этим именем? — заинтересовался Шувалов.

— Я думаю… что их императорское величество, — выдохнул смущенный и испуганный секретарь.

Знай Шавюзо, что архив хозяина уже предан огню, он держался бы куда увереннее и не болтал лишнего. Но, как говорится, знал бы куда падать, соломки подстелил. Следующий вопрос к секретарю был куда страшнее предыдущих.

— А не измышлял ли Лесток каких ядовитых лекарств, дабы жизнь государыни пресечь?

— Нет, нет, никогда! — Выкрик этот упредил мысль, и тут же Шавюзо с ужасом вспомнил, как рылся Лесток в старых своих записках, выискивая отдел «яды». Правда, как и тогда, так и теперь, Шавюзо был уверен, что Лесток интересуется ядами как средством лечения — ведь именно это проповедовал покойный врач Блюментрост, но ведь не объяснишь этим жестоким следователям, если докопаются до сути! Если вспомнил, почему скрыл? Шавюзо весь взмок от страха, а ноги покрылись гусиной кожей, словно от жесточайшего холода. Он уже готов был во всем сознаться, но допрос внезапно кончился.

Только в камере Шавюзо пришел в себя. Принесли ужин, попил горячего пойла, согрелся, успокоился, думая, что легко отделался, но грянул второй допрос, куда более строгий и запутанный, чем первый.

На этот раз спрашивал не Шувалов, а серьезный, хромой господин.

Первые вопросы носили скорее формальный характер.

— Нам известно, что Лесток поносил канцлера Бестужева ругательными словами. Так? Какими? — Голос тихий, монотонный, взгляд почти доброжелательный.