Читаем Свидание вслепую полностью

По утрам номер опять превращался в деловой фестивальный офис. Непрерывно звонили телефоны; три секретарши принимали звонки; периодически заходили важные зарубежные гости и официальные лица, чтобы получить пропуск на разные мероприятия; в коридоре сновали советские и иностранные журналисты в надежде заполучить какую-нибудь знаменитость для интервью.

В большой комнате царил Ромаркин, глава всего предприятия, внимательный и расторопный, очень привлекательный в своем официальном фестивальном костюме — образцовый эталон молодежного активиста. В соседней комнате располагался Левантер; он занимался самыми разными вопросами, связанными с пребыванием иностранцев на Фестивале — от поисков врача для заболевшей французской кинозвезды и посылки цветов венгерской певице-сопрано до вежливого предупреждения арабского поэта-декадента о том, что его репутация серьезно пострадает, если просочится хоть слово о том, что он провел ночь с двумя британскими делегатами мужского пола.

Всё это время «Робот» оставалась в спальне. Она могла уйти, но без команды делать это явно не решалась. Время от времени Ромаркин небрежно пересекал комнату, шел по коридорчику и тихо входил в спальню. Любой работник офиса вполне мог предположить, что он уходит через заднюю служебную дверь, чтобы избежать встречи с репортерами. Когда Ромаркин возвращался в свой кабинет, с тем же небрежным видом в спальню отправлялся Левантер.

Больше всего Ромаркина и Левантера интриговало безразличие «Робота». Занимаясь с ней любовью, они пытались уловить хоть какие-то следы эмоций, намеки на чувства. Но она как будто находилась в трансе. Тело ее оставалось неподвижным, лицо — непроницаемым. Ни разу за те дни и ночи, что она оставалась в спальне, «Робот» и виду не подала, что чем-то недовольна или хочет уйти. Она оставалась предельно услужливой и ела все, что ей приносили.

В последний вечер Фестиваля они вывели «Робота» из гостиницы так же тайно, как привели, посадили в машину и поехали в то общежитие, где размещалась китайская делегация. И тут вдруг «Робот» начала обнимать и целовать обоих мужчин, касаться их грудей, шей, бедер, и при этом тихо плакала, как обиженное дитя. Они отвечали на ее поцелуи, слизывали соленые слезы, вытекавшие из узеньких уголков ее глаз. А потом Ромаркин высвободился из ее объятий, вышел из машины и распахнул перед ней дверь. Девушка восприняла это как приказ. В одно мгновение она перестала плакать и вытерла слезы. Как дисциплинированный солдат, вылезла из машины, склонила голову и, не оглядываясь, зашагала к главному входу в общежитие.

Через несколько недель после завершения Фестиваля по указанию партии в МГУ имени Ломоносова проводилось общее собрание студентов в рамках общесоюзной кампании по обсуждению последней книги Сталина, посвященной вопросам марксизма в языкознании. Ромаркин сидел рядом с Левантером в центре самой большой аудитории Университета, где в это время находились тысячи студентов, преподавателей, партийных деятелей и работников органов безопасности. Член ЦК партии делал доклад, изобилующий помпезными фразами и славословиями в адрес последнего научного достижения вождя. Сталин, провозглашал докладчик, заложил партийно-философское обоснование очистки страны от языковедов-реакционеров, которые до последнего времени выдавали себя за истинных марксистов-ленинцев. Как только докладчик закончил свою речь, зал разразился продолжительными аплодисментами. Все вскочили на ноги и устроили овацию.

После доклада начались обычные в таких случаях вопросы к докладчику. Заранее подготовленные и тщательно рассаженные в зале люди (как члены партии, так и заслуживающие такого доверия беспартийные) задавали якобы спонтанные вопросы, позволявшие докладчику еще раз разъяснить основные положения сталинского труда.

Левантер умирал от скуки. Он оглядывал присутствующих, пытаясь найти в этом море лиц хоть одно, на котором читалась бы такая же откровенная скука. Справа от него сидел Ромаркин; он внимательно смотрел на людей в президиуме.

Внезапно, среди всеобщих славословий Сталину и хвалы его книге, Ромаркин высоко поднял руку над головой. Краем глаза Левантер увидел это, но своим глазам не поверил. Последние три года они были практически неразлучны. Жили в общежитии в одной комнате, вместе ходили на лекции, вместе проводили каникулы. И сейчас Левантер был невероятно удивлен тем, что Ромаркин не сказал ему заранее, что получил почетное поручение задать вопрос по докладу. Неужели он предал их дружбу? Неужели рассказал партийному начальству об их совместных выходках? Наверняка рассказал, вот и сидит теперь спокойный и невозмутимый, рука поднята высоко вверх, словно он решил сдаться, бесстрастный, как «Робот», терпеливо ожидающий, когда его вызовут. Левантер запаниковал. Неужели партия нашла подход к Ромаркину, а через него скоро доберется и до него?

Докладчик жестом обратился к Ромаркину:

— Ну-с, уважаемый товарищ, скажите, что вы по этому поводу думаете? Не стесняйтесь! — добавил он с преувеличенной сердечностью. — Говорите!

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза